XII

Цинь Цзин рисовал у окна, когда ему снова довелось свидеться с Шэнь Ляншэном. Заканчивая рисунок детей, праздновавших Новый год, он услышал несколько ударов в дверь и пошёл открывать. На пороге, сложив руки за спиной, стоял Шэнь Ляншэн. Увидев целителя, он лишь чуть кивнул в знак приветствия.

– Ты определённо становишься всё вежливее и вежливее, Шэнь-хуфа, в прошлый раз ворвался без приглашения, а теперь – стучишься, – улыбаясь, Цинь Цзин посторонился, чтобы впустить мужчину. – Снова проходил мимо?

Шэнь Ляншэн бросил на него косой взгляд и ровно ответил:

– Цинь Цзин, мне по пути каждый раз, когда я этого хочу.

– О! Неужели Шэнь-хуфа специально пришёл, чтобы увидеться со мной? – Цинь Цзин без сомнения понял смысл сказанного и всё же безрассудно продолжал дразнить его.

Не обращая внимания на дерзость целителя, Шэнь Ляншэн заприметил на столе кисти и тушь и подошёл посмотреть.

– Это ты разрисовал тот зонт?

– Какой зонт? – Цинь Цзин замолчал на мгновение и вспомнил, что, когда он впервые увидел Шэнь Ляншэна, шёл сильный дождь, и в руке у него был зонт. – Ты помнишь его? – удивлённо воскликнул он. – Но это не мой рисунок, это почерк моего шифу.

Мужчина кивнул и больше ничего не сказал, но до Цинь Цзина дошло, что если шифу почувствовал чужое присутствие, не заходя во двор, то очень вероятно, что и Шэнь Ляншэн тоже обнаружил его, поскольку его нейкун определённо был ещё более развит, чем у его шифу. Хуфа был не тем человеком, который спросил бы напрямую, но это не значит, что Цинь Цзину можно промолчать.

– Кстати, насчёт моего шифу... мм... – Цинь Цзин почесал затылок. – Когда он заходил в прошлый раз, мы... мы, возможно, были увлечены... так что....

– Так что?.. – Шэнь Ляншэн приподнял брови.

– Так что, когда у тебя появится время сходить со мной познакомиться с ним? – подражая мужчине, Цинь Цзин тоже приподнял брови. – У меня нет ни отца, ни матери, только этот шифу. Чем раньше вы познакомитесь, тем раньше, мы сможем пожениться.

– Хорошо.

– ...шучу. Если бы я на самом деле привёл тебя с ним познакомиться, он мог бы это и не пережить, – даже спустя столько времени, Цинь Цзин так и не учился на своих ошибках и каждый раз поддавался искушению посостязаться с мужчиной в остроумии. То, что он раз за разом проигрывал, его ничуть не останавливало. – К тому же мой шифу не обычный человек. Его невозможно увидеть просто потому, что захотелось.

– Нет проблем. Ты тоже не сможешь увидеться с моим отцом, он почил уже много лет назад, а с Мяо-танчжу ты уже встречался, – продолжил Шэнь Ляншэн самым серьёзным тоном, продолжая дразнить его.

– А? – захваченный врасплох упоминанием Мяо Жань, Цинь Цзин удивлённо уставился на хуфу. – Я никогда не слышал о традиции встречаться с бывшими любовницами перед церемонией.

– Мяо-танчжу – названная сестра моего отца, – Шэнь Ляншэн редко упоминал подробности своей жизни. – Когда я рос, у меня не было матери, так что никаких проблем, если ты захочешь поднести чай ей[1].

---------------------------------

[1] по традиции новоиспечённая невестка должна подносить чай родителям супруга на утро после первой брачной ночи в знак почтения

---------------------------------

– А почему не ты поднесёшь чай моему шифу? – выпалил Цинь Цзин, пытаясь оспорить, кто из них будет женой и кому будет выказывать почтение, прежде чем задумался о том, что если Мяо Жань была названной сестрой отца Шэнь Ляншэна... можно ли это считать инцестом?

– Между мной и Мяо-танчжу не было отношений такого рода, – Шэнь Ляншэн смерил его многозначительным взглядом. – Не надумывай, Цинь-тайфу.

– Боже, она твоя старейшая в конце концов, но ты так холодно к ней относишься. Должно быть, тебя не слишком любили взрослые, когда ты был маленьким, – дразня его, Цинь Цзин пытался выведать подробности. – Шэнь Ляншэн, скажи честно, сколько лет Мяо-танчжу исполняется в этом году?

– Если бы мой отец был жив, ему было бы больше шестидесяти. Мяо-танчжу на два года младше его.

– Мм... – Цинь Цзин слышал, что Мяо Жань называли "Феей с портрета" – конечно, большинство в цянху звали её "Ведьма, которая никак не сдохнет" – но он никогда бы не подумал, что между её реальным возрастом и девичьим обликом такая разница. От ошеломления он на некоторое время замолчал.

– Тут стало уютнее, – Шэнь Ляншэн снова заговорил, на этот раз о другом.

– Хм? – Цинь Цзин огляделся. Он не поменял ничего из мебели, но вскоре до него дошло, что мужчина говорит об отсутствии сырости, привычной для зимы на Юге, а всё благодаря тому, что пол был выстелен тиканом[2], что было привычно для севера.

---------------------------------

[2] радиаторное отопление, «дыхание дракона», возникло в северном Китае в 10 веке до нашей эры. Поверхности дома покрывали глиняной плиткой, а полость внизу соединялась трубами с кухонной печью. Тепло от огня циркулировало, поглощалось глиняной плиткой и излучалось в комнату.

---------------------------------

– Тикан предназначался для растений, но я чувствителен к холоду, так что и мне это прошло на пользу, – Цинь Цзин подошёл к столу, занял место рядом с Шэнь Ляншэном и взял кисть. Он лениво болтал с мужчиной, добавляя мазки радости и смеха на лица детей, прикрывавших уши от грохота салютов. – Знаешь, есть травы, которые боятся холода, но посадить их можно только в середине зимы, поэтому они растут только на юге. Я слышал, что моря там синее, чем небо в середине лета, и можно увидеть косяки рыб на мелководье, там есть кораллы всех цветов радуги, один кусочек которого может стоить дороже золота...

– Рисунок тоже хорош, – кажется, мужчина совсем не слушал его басни, пока разглядывал бумагу и хвалил – и похвала тоже казалась не слишком искренней.

– Всего лишь праздное времяпровождение. Ещё слишком рано, так что новогодним рисунком это не считается[3].

---------------------------------

[3] Древние художники чаще всего рисовали то, что соответствовало сезону, так как это добавляло эстетики.

---------------------------------

Цинь Цзин отложил свою кисть, взял другую, с красным цветом, и начал добавлять жизни салютам и празднику на картине... Когда Шэнь Ляншэн вдруг притянул его в свои объятия. Не сумев вовремя убрать кисть, он протянул полосу киновари через весь лист бумаги.

– ...А я всё думал, отчего ты в таком хорошем настроении, что так долго болтал со мной, – совсем не обидевшись, улыбнулся Цинь Цзин. Он отложил кисть и повернулся к мужчине: – Если хотел затащить меня в постель... мог бы так прямо и сказать, вовсе не обязательно было портить мой рисунок.

В хижине было тепло, как весенним днём, и даже такой человек, как Цинь Цзин был одет лишь в один слой одежд. Не говоря ни слова, Шэнь Ляншэн начал незаметно пробираться под пояс его халата, всё время целуя и посасывая мочку целителя. Когда Цинь Цзин оказался полностью обнажён, мужчина усадил его на стол, вставая между его разведённых ног так, чтобы его собственные штаны тёрлись о его ещё вялый член. Склонив голову, он нежно прикусил кадык целителя, неторопливо блуждая руками по его телу, будто был зачарован шёлковой гладкостью его кожи.

– Шэнь-хуфа, ты действительно пришёл специально ради того, чтобы увидеться со мной? – Цинь Цзину было щекотно, и его слова звучали сквозь лёгкие смешки.

Шэнь Ляншэн чувствовал, как дрожит кожа под его губами, как будто он целовал бабочку со стыдливо трепещущими крылышками.

– Эта твоя гора не очень далеко, но и не близко тоже... – Цинь Цзин чуть отодвинул голову, которая уткнулась ему в шею, и улыбаясь спросил: – Теперь, когда тебе приходится бегать туда-сюда, ты не жалеешь, что зря потратил столько времени, пока жил здесь, восстанавливаясь?

– Жалею. Самое время наверстать упущенное.

Цинь Цзин думал лишь подразнить его и не ожидал, что мужчина признается, что жалеет. Он не успел придумать ответ, как его уложили на стол. Он видел, как мужчина взял кисть Хучоу[4] из смешанного ворса, окунул в оставшуюся в тушечнице жидкость и, пользуясь его кожей, как бумагой, начал изящно вырисовывать нечто известное лишь ему.

---------------------------------

[4] Хучоу – область в Китае, известная своими кистями для каллиграфии. Смешанный ворс чаще всего может быть из козы и волка, ласки или барсука. От состава ворса зависит мягкость или упругость кисти, количество набираемой и отдаваемой воды и туши.

Ниже будут упоминаться следующие виды кистей:

Сяокай(*) – кисть небольшого диаметра для обычного шрифта

Куэй (.) – самая тонкая кисть для мелких деталей

Чункай(**) – средняя кисть для шрифта покрупнее

Дакай(***) – крупная кисть для больших шрифтов

Титоу(****) – самые толстые кисти в каллиграфии

От точки до четырёх звёздочек я обозначила размер диаметра кистей для удобства в будущем. На картинке примеры китайских каллиграфических кистей для развития фантазии ;)

---------------------------------

Возможно, это была река – Цинь Цзин закрыл глаза и чувствовал, как длинный хвост из шерсти вычерчивает изгибы, будто водные струи, стекающие вниз, иногда медленные, а иногда бурные, идеальный союз инь и ян. Кончик кисти остановился чуть пониже его пупка и резко оборвал мазок. Когда контакт возобновился, кисть Хучоу сменилась на сяокай(*) из мягкого ворса. Нежные волоски ставили точки и выписывали завитки, распространяя щекотку у него на груди, чуть оглаживали соски, каждый раз удаляясь прочь танцующими движениями, едва успев коснуться и оставляя после себя чуть заметную нотку эротизма. Два бугорочка постепенно встали торчком, подчиняясь молчаливому вниманию, как и член, послушно твердеющий с каждым мазком.

Наконец, спустя чайник чая, Шэнь Ляншэн опустил кисть. Цинь Цзин открыл глаза, в которых сейчас плескалось желание, и увидел извивающуюся реку, спускающуюся по его торсу, с обеих сторон очерченную берегами с цветущим тростником, качающимся на ветру, и одинокого дикого селезня, летящего над водой. Воистину безжизненный, тоскливый пейзаж.

– "Осядет иней и укроет и берег и речной тростник, и крик в тиши нам возвестит о приближении дикой утки"[5], – улыбаясь Шэнь Ляншэну, Цинь Цзин взял его за руку и легко погладил большим пальцем его ладонь. – Образность поэмы завораживает, это конечно мило и всё такое, но, Шэнь-хуфа, не мог бы ты нарисовать что-нибудь более жизнеутверждающее?

---------------------------------

[5] последняя строчка из поэмы «Здание Гуо Цинь» Чень Юньпина (guo qin lou (過秦樓) by Chen Yun Ping (陳允平; approx. 1220 –1295))

---------------------------------

– Что ты считаешь жизнеутверждающим, Цинь-тайфу? – Шэнь Ляншэн вопросительно склонился над целителем.

Видя перед собой обнажённого мужчину с неприкрытым желанием во взгляде и чуть порозовевшей кожей, он нашёл идею. Он взял кисть куэй(.), слегка обмакнул кончик в киноварь и поставил точку у уголка глаза целителя. Вместе с поддельным следом от слезы она делала его ещё более соблазнительным.

– О чем ты думаешь, Шэнь-хуфа? – Цинь Цзин приподнял голову и потянулся за поцелуем. Их губы лишь слегка соприкоснулись и огладили друг друга. Он тихо продолжил: – Мне должно подходить, раз я пал жертвой персикового цветка[6].

---------------------------------

[6] родинка в том месте, где Шень нарисовал Цинь Цзину точку, у китайских читающих по лицам считается признаком чувственности и восприимчивости к сексуальным наслаждениям. Персиковый цветок в повседневной речи стал синонимом романтизма и любовных утех.

---------------------------------

Поскольку целитель упомянул персиковый цветок, хуфа его и нарисовал. Более того, он нарисовал его в довольно непристойном "южном" месте.

Держа в правой руке красную кисть куэй, а в левой – полностью возбуждённый член Цинь Цзина, Шэнь Ляншэн начал рисовать от самого основания, тщательно выводя сначала ветки и листья, а затем изобразил чашелистик, поддерживавший тяжёлую набухшую головку. Его техника была безупречна и совершенно тверда, но тоненькие волоски превращали всё в пытку и заставляли Цинь Цзина громко стонать. К тому времени, как Шэнь Ляншэн нарисовал все лепестки на вершинке, Цинь Цзин почти охрип.

Пока рисовал, Шэнь Ляншэн зажимал крошечное отверстие на головке, и когда он закончил и поднял палец, из него наружу устремились прозрачные любовные соки, которые не находили выхода. Последние капли даже содержали молочно-белый след. Очевидно, исступлённое наслаждение испытывало терпение целителя и его устойчивость к преждевременному финалу.

Свежие пигменты туши на лепестках поплыли от густоватой жидкости. Всё ещё расслабленно держа в руке член, Шэнь Ляншэн проговорил на ухо целителю:

– Когда кого-то переполняют противоречивые желания, это называется "затопленным персиковым цветком". Цинь Цзин, про тебя это можно сказать в буквальном смысле.

Цинь Цзин бросил взгляд на свой пах. Киноварно-красный персиковый цветок со своими ветками и листьями украшал гордо стоящий налитой пенис. Сначала ему показалось слишком провокационно продолжать смотреть на него, но уже в следующий момент, он обнаружил, что его взгляд прикован к этому зрелищу, словно боялся упустить даже долю секунды. Шэнь Ляншэн медленно опускал голову, приближаясь к стволу Цинь Цзина, но не взял его в рот. Вместо этого он несколько раз лизнул головку, каждый раз дразня дырочку на ней.

Тикан был таким тёплым, что Цинь Цзин оставил окно полуприкрытым, чтобы проветрить, позволяя слепящему зимнему солнечному свету заливать письменный стол. В этих лучах летали крошечные пылинки земного мира, словно лёгкие снежинки, которые и не падали на землю, и не таяли без следа.

Цинь Цзин тяжело дышал, наблюдая за непристойным удивительным зрелищем, разворачивающимся у него перед глазами, следя за каждым касанием языка. Каждый раз, когда тот нежно проводил по скользкой головке, удовольствие возрастало в сотни раз. Он не мог не подбрасывать бедра, мягко умоляя:

– Возьми его глубже... Я вот-вот кончу...

Неожиданно Шэнь Ляншэн широко открыл рот и взял его, пачкая свои обычно бледные губы яркой киноварью. На его холодном точёном лице, казалось, будто кровь осталась после кровавого пира Азура – ужасающе и всё же завораживающе.

Стонущий и задыхающийся, Цинь Цзин понял, что больше не может терпеть под натиском этих новых ощущений. Шэнь Ляншэн взял его в рот и лишь несколько раз пососал, когда член у него во рту дёрнулся и выстрелил каплями солёной спермы, на вкус для него похожей на кровь.

Вместо того, чтобы проглотить, Шэнь Ляншэн приподнял целителя вверх за бедра, прижался губами к входу и вытолкнул жидкость изо рта. Одной рукой он распределил скользкую субстанцию, а другой осторожно стер оставшиеся капли с обмякшего члена.

– Дуя на цветы, собирая пестики, снова пришла весна[7]. Это для тебя достаточно жизнеутверждающе, Цинь-тайфу?

---------------------------------

[7] первая половина строчки из поэмы «Мак» Ян Цзидао (yu mei ren (虞美人) by Yan Ji Dao (晏幾道))

---------------------------------

Цинь Цзин не услышал его вопроса, всё ещё приходя в себя. Он чувствовал лишь лёгкую липкость сзади, но в следующий момент, ощутил, как что-то входит. Это не был палец – что-то твёрже и длиннее – и вернувшись в чувство, он понял, что это должно быть ручка кисти.

Шэнь Ляншэн использовал чункай[**], которая была достаточно тонкой, чтобы гладко войти с помощью смазки. Некоторое время хуфа вводил и выводил её, иногда поворачивая и прокручивая, а затем вынул полностью. Он развёл вход двумя пальцами и перевернул её, щекоча чувствительное место вокруг щетиной, но вскоре направил её прямо внутрь.

– Давай сначала промоем её... – Цинь Цзин обеспокоенно потянул его за рукав. Если собираешься сделать это, лучше возьми те, что не были использованы. Выражение "кишки, полные чернил"[8] не надо воспринимать буквально.

---------------------------------

[8] так говорят о тех, кто таит в себе способности к литературе или поэзии

---------------------------------

– Цинь Цзин, – Шэнь Ляншэн подтянул к себе подставку и провёл пальцем по висящим на ней неиспользованным кистям. – Можешь выбрать сам.

Целитель повернулся и увидел, что остались лишь две дакаи(***) из волчьей шерсти и две титоу(****) из шерсти овцы. Состроив печальную мордашку, он попытался договориться:

– Можно я не буду выбирать?

– Не глупи.

Обычно эта уютная фраза говорится в утешение, но в данный момент она заставила Цинь Цзина помрачнеть. Он решил закрыть глаза на это отчаянное положение, и почувствовал, как его раскрывают. Чувствуя, как шерстинки скользят вокруг его входа, то щекоча, то покалывая, ему в голову пришла крамольная мысль. Он задумался, как этот пучок мягких волос будет ощущаться, когда они начнут гладить и прочёсывать его изнутри.

– Ты там уже весь мокрый, – Шэнь Ляншэн уверенно ввёл кисточку, одновременно спрашивая. – Это настолько приятно?

Цинь Цзин хотел огрызнуться, что, учитывая изначальное назначение этого прохода, вполне естественно, что там вырабатывается смазка в ответ на скольжение, но, увы, Шэнь Ляншэн не остановился, чтобы позволить ему болтать, а добавил ещё одну кисть дакай(***). Ручки вместе были не слишком толстые, но их кончики были значительно толще предыдущих. Внутри они попадали на то же место и заставляли его чувствовать себя растянутым, так что он решил, что разумнее ничего не говорить, раз уж сейчас он был куском мяса на разделочной доске, а Шэнь Ляншэн был мясником.

К тому времени, когда мужчина добавил ещё одну кисть, Цинь Цзин был мокрым от пота. Он собрался с силами и попросил пощады:

– Я правда больше не могу... Не надо...

После этого хуфа действительно прекратил мучить его. Сняв свой пояс, он спустил штаны до колен и высвободил уже давно возбуждённый член, потираясь им о бедра целителя.

Опасаясь, что он сейчас просто вставит его, Цинь Цзин быстро свёл ноги и подвинулся, избегая этой огромной штуки. Но стоило ему это сделать, как его притянули назад в ту же позу, а эта штуковина начала яростно толкаться вдоль нежной кожи с внутренней стороны его бёдер.

Кисточки внутри начали двигаться вместе с энергичными движениями мужчины. Пучки шерсти царапались внутри его узкого прохода, вызывая зуд, который заставлял колечко мышц сокращаться, надеясь на высвобождение. Но это лишь затолкнуло одну из кистей глубже, упирая её в запретный чувствительный бугорок и посылая по телу целителя волны дрожи. Расслабленный член тоже начал отвечать.

Видя отклик, Шэнь Ляншэн намеренно стал подталкивать ручки кистей с каждым свои движением, возбуждая молодого человека под собой. Постепенно влага и удовольствие стали нарастать, но жажду невозможно было утолить. Вскоре Цинь Цзин дотянулся рукой до кистей, толкая кисти глубже в себя.

– Не терпится? – спросил Шэнь Ляншэн на ухо целителя, хватая его за руку.

– Да, – пробормотал Цинь Цзин в необычайном порыве честности, а затем добавил: – Скорее... возьми меня.

Поскольку Цинь Цзин был так откровенен, Шэнь Ляншэн не видел смысла больше сдерживаться. Вынув кисти, он вошёл в целителя быстро и сильно, превращая все его связные слова в бессмысленные стоны.

Сначала Цинь Цзин обнимал мужчину за плечи, но чем дольше продолжались удары, тем меньше у него оставалось сил. Его руки соскользнули вниз по одеждам до пояса мужчины и пробрались под них, обвиваясь вокруг талии.

Сейчас в этом любовном деле талия была главной движущей силой. Поняв, что руки целителя ему мешают, Шэнь Ляншэн сдвинул их ниже. Даже с такими резкими движениями, Цинь Цзин ощущал два округлых холмика обнажённой плоти – тайные объекты его давно лелеемых желаний. Он подумал про себя, что вполне неплохо даже если всё, что ему достанется – лишь пощупать, и его шаловливые руки начали ласкать и оглаживать две упругие половинки. Пока он воображал, как чудесно будет, если этот мужчина хотя бы один раз окажется под ним, его член затвердел ещё сильнее.

– Цинь Цзин, – прекрасно зная, о чем размышляет целитель, хуфа предостерёг его: – Не думай о том, о чем тебе не стоит думать.

– Но я... А!

Как раз, когда он собирался ответить, член, погруженный в него, вошёл под другим углом и продолжил вколачиваться в это чувствительное место. Ошеломляющие ощущения стёрли из разума Цинь Цзина весь словарный запас. Его пальцы, казалось, обладали своим собственным разумом, поскольку они вцепились в бедра мужчины и, подстроившись под ритм, прижимали их ближе, заставляя мужчину входить сильнее и быстрее.

– Ах... Шэнь... Шэнь... Ляншэн... – спустя сотню ударов, Цинь Цзин уже больше не мог терпеть. Он кончил, выкрикивая имя мужчины, даже без прикосновений к члену. Шэнь Ляншэн тоже приближался к своему пределу. Когда проход целителя начал яростно сокращаться, посылая невероятное наслаждение к его головке, он почувствовал, как мышцы его пресса так же сжались, он толкнулся, входя до самого основания и кончая почти одновременно с целителем.

Двое мужчин некоторое время восстанавливали дыхание, прежде чем Шэнь Ляншэн медленно вытащил свой опавший член. Видя, что они оба покрыты потом и тушью, он тоже разделся и поднял Цинь Цзина на руки, отправившись к целебному источнику, отмокать в его водах вместе.

– Разврат средь бела дня, – немного отдохнув, Цинь Цзин начал подшучивать над Шэнь Ляншэном, копируя всегда серьёзный тон хуфы, – это преступление против благопристойности. – Но стоило ему сказать это, как он изменился в лице.

– Что случилось?

Шэнь Ляншэн подумал, что ему стало нехорошо, но спустя несколько мгновений Цинь Цзин пробормотал:

– Вытекает...

Шэнь Ляншэн не кончал в их первый раз и обмыл его после их второго, так что сейчас впервые Цинь Цзин осознавал, что из его тела вытекает чья-то телесная жидкость. Ему было всё равно, когда его накачивали ею посреди дурманящей разум похоти, но сейчас неконтролируемое ощущение заставляло его чувствовать неловкость.

Шэнь Ляншэн разрядился очень глубоко внутри и даже после того, как она столько времени отмокали в воде, он чувствовал, как из него вытекают маленькие порции.

– До сих пор?

Мужчина усадил Цинь Цзина к себе на колени лицом к лицу и видел, что в его выражении всё ещё проступает дискомфорт. Он обвил его рукой и ввёл палец, чтобы убрать оставшееся.

– Уже нет... Эй... ты... мм... – палец Шэнь Ляншэна не вышел, сделав своё дело, и его мужское достоинство уже вновь проявляло признаки жизни.

Цинь Цзин размышлял, не намеревается ли мужчина зайти ещё на один раунд, но утешился, что так он, по крайней мере, узнает, что такое умереть от удовольствия и истощения своей сущности ян.

– Мы не будем, если ты не хочешь.

Хотя внешне это и не было заметно, Цинь Цзин чувствовал, что хуфа в хорошем настроении. Он не только был согласен сдерживаться, он гладил мокрые волосы целителя.

– О, хорошо. Вообще-то я хотел кое о чём спросить... – Цинь Цзин в этот раз был действительно серьёзен. – Возможно я живу на отшибе, но до меня дошли слухи о происходящем в цянху.

– Не ходи вокруг да около. Говори прямо, – мужчина и впрямь был в хорошем настроении, потому что эти строгие слова было произнесены тёплым тоном.

– Если это и правда сделал ты, – Цинь Цзин посмотрел на мужчину. – Я хочу знать, почему орден Син устраивает такую резню.

– Какое отношение это имеет к тебе? – голос Шэнь Ляншэн утратил теплоту и хотя выражение его лица не изменилось, целитель прекрасно знал, что его вопрос разрушил прекрасное настроение мужчины.

– Мне бы не было дела, но так случилось, что я был знаком с главой Шань с горы Разбитой Цитры, – с кривой улыбкой Цинь Цзин пересказал историю основателя ордена, исчезновение мужчины из цянху и его посещение с шифу, чтобы найти лекарство. Закончив, он покачал головой. – Я помню, шифу однажды рассказал мне, что Шань Хайсин хотел покончить с собой, чтобы заплатить за свои грехи, но выбрал жизнь не потому, что боялся и цеплялся за жизнь, а потому, что хотел страдать от вины за свои грехи. Он основал гору и назвал её в честь разбитой цитры, чтобы построить для себя тюрьму и день за днём жить в ней в покаянии.

Он ненадолго замолчал и закончил:

– Во время моего пребывания там, я слышал одну беседу моего шифу с ним. Глава Шань сказал, что его грехи непростительны, даже если он проведёт всю свою жизнь, каясь, и что смерть будет для него освобождением. Поэтому он хотел жить и страдать за свои ошибки.

– Ты винишь меня за то, что убил его?

– Я просто думаю, что такой конец... – но даже Цинь Цзин не мог сказать, что это был за конец.

– Дела нашего ордена не имеют к тебе никакого отношения. Не слушать и не спрашивать – лучшее, что ты можешь сделать, если не хочешь себе вреда.

– Тогда притворись, что я ничего не говорил.

Оба довольно долго молчали, Цинь Цзин снова вздохнул:

– Однако если настанет день... когда ты и я встретимся лицом к лицу в ситуации жизни и смерти. Без сомнения, тем, кто умрет, буду я, а тем, кто останется жить, будешь ты, так?

– И почему же такой день должен настать?

– Мир – всегда неизвестное со многими переменными.

– Нет смысла задумываться над тем, что неизвестно.

– Тогда что ты будешь делать, если я умру?

– Как что? Найду нового мужа или жену.

Цинь Цзин расхохотался.

– Какой же ты мелочный, чтобы до сих пор припоминать ту шутку.

После ещё одной паузы Цинь Цзин улыбнулся и прижался лбом ко лбу Шэнь Ляншэна.

– Что я и правда хочу просить... – Он посмотрел ему в глаза с искренней нежностью. – Поскольку я так сильно люблю тебя, возможно ли, что и ты тоже любишь меня, хотя бы немного.

– ...

– Если я умру, найдёшь ли ты хоть один миг в году, чтобы вспомнить обо мне?

– ...

– Не хочешь ради меня даже соврать... – Цинь Цзин отодвинулся, снова весело рассмеялся и тихо проговорил: – Ты действительно мелочный человек, Шэнь Ляншэн.