XV

Когда Цинь Цзин был ребёнком, ему нравилось считать дни, ведь он точно знал, в какой день умрёт. Ему бы хотелось, чтобы неуловимое время превратилось в осязаемый толстый жёлтый календарь, позволяющий протянуть руку, добраться до страниц и, пока никто не видит, вырвать одну из них в том месте, когда его уже не станет. Там же миллион, миллиард этих страниц – пропажу одной никто бы не заметил, правда?

Но время шло, он повзрослел и даже не заметил, когда именно ему расхотелось быть вором, крадущим время.

Даже когда ему сказали, что осталось два месяца, и он знал, что это его последние месяцы, он просто угукнул и со спокойным сердцем уснул.

К несчастью, его крепкий сон был нарушен. Он несколько раз моргнул и увидел перед собой Шэнь Ляншэна, стоящего у кровати. Но из-за сонливости он мог различить лишь белый, размытый силуэт.

– Цинь Цзин, я ухожу, – ровно сказал мужчина, наклонился и легко похлопал его по щеке.

Завёрнутый в одеяло так, что была видна лишь голова, Цинь Цзин напоминал фасолевый стручок, свободно закрученный в блин. От лёгкого хлопка его голова мотнулась в сторону, и он невнятно пробурчал:

– Посмотри на время... Зачем меня разбудил...

Проговорив это, он увидел, как тень человека у кровати мелькнула и послышался скрип двери. Его веки несколько раз ещё сошлись, борясь друг с другом, а потом объявили перемирие и воссоединились. На этот раз ему приснился короткий сон.

Во сне он видел ослепительно белый свет летнего солнца. Этот свет бледно очерчивал чей-то силуэт. Фигура удалялась все дальше и дальше, он все ещё мог её видеть, даже когда она стала маленькой, как игольное ушко. Он не знал, кому принадлежал этот силуэт, но спрашивал себя, может быть, тот ждёт, что он побежит за ним? Но стоило ему моргнуть, и человек пропал.

Когда он проснулся, небо снова окрасили сумерки. Вообще-то Цинь Цзин был рад, что первый день Нового года прошёл, пока он спал. Что до его сна, то он его не помнил.

На третий день он получил обычное новогоднее письмо от своего шифу. В прошлые годы тот слал ему поздравления с Новым годом и весенние приветствия изящным языком поэзии, но в этом году письмо было не только кратким, но и написано оно было на шифре, который понимали только они двое. Цинь Цзин почувствовал невыносимую боль в груди, лишь глядя на плотно начерченные каракули.

Ему пришлось приложить усилия, чтобы перевести это в читабельный текст. Большая часть написанного была по делу: при дворе всё подготовлено должным образом, Хуимин-таши готов оказать любую помощь, и он надеется, что план «помочь лодке плыть по течению» сработает. Наконец, последнее предложение оказалось чуть более личным.

«Хэнсу, мой дорогой сын, в компании с тобой на этой жизненной дороге твоему шифу тоже не было одиноко».

«Только посмотрите на этого старого чудака, – молчаливо усмехнулся он, – зовёт меня своим сыном и тут же называет себя шифу. Совсем, должно быть, тронулся!»

Так он просидел перед этими каракулями всю ночь.

Когда рассвело, он зевнул и потёр покрасневшие глаза. Вместо того, чтобы пойти в постель, он собрал небольшую сумку и отправился в город, чтобы нанять коляску и добраться до Шаолиня.

Хуимин-таши был младшим учеником Хуишен-таши, который знал о сложившейся ситуации. Увидев Цинь Цзина, он поприветствовал его:

– Амитабха. Ты не должен был приходить, Цинь-шичжу.[1]

---------------------------------

[1] Так монахи называют мирян, буквально «дающий милость».

---------------------------------

Несмотря на то, что Цинь Цзин был на святой земле, на его губах появилась игривая улыбка. Он ответил, что знает, что не должен был приходить, поэтому не сказал ничего своему шифу, и попросил таши не болтать об этом.

Двое мужчин заперлись в комнате для молитв почти на два часа. Цинь Цзин сказал, что он не должен был приходить, но все же хотел быть частью плана своего шифу «подтолкнуть лодку по течению».

Хуимин-таши лишь безмолвно слушал, но в конце кивнул в знак согласия. Помянув Амитабхи ещё раз, он опустил глаза, держа в руках чётки.

– Цинь-шичжу, в мире полно уз, которые держат нас. Его сложно отпустить, – он снова поднял взгляд. Его слова были резкими, но в глазах было сострадание. – Но ты его отпустил.

Цинь Цзин встал и торжественно ответил:

– Слово «отпустил» уже само по себе имеет вес, так что даже объявление этого станет узами. Я лишь хочу поблагодарить таши за согласие.

Через несколько дней Цинь Цзин всё устроил и покинул гору.

Тем временем орден Син давно заметил движение в монастыре Шаолинь и значительное усиление его защиты – действительно подозрительно.

– Шэнь-хуфа, что ты скажешь насчёт мысли, что они в Пагоде с Сокровищами. Может такое быть?

Время приближалось. Заместитель главы ушёл в уединение совершенствоваться, трое из четырёх танчжу были в отъезде, ища утерянные страницы. Разбираться с текущими делами ордена остались лишь Мяо Жань и Шэнь Ляншэн. Естественно, у них больше не было времени думать о чем-либо ещё, так что даже их обращение друг к другу изменилось.

– То, что дерево прячут в лесу не так уж и невозможно.

– А я думаю, что это уловка. Могу поспорить, что они хотят, чтобы бы бегали кругами вокруг этого их захудалого святилища и даже не искали где-то ещё.

– Откуда-то ещё есть новости?

– Ну… нет.

– До небесной даты остаётся всего месяц. Даже если это всего лишь уловка, её нужно исследовать. И лучше раньше, чем позже.

– Ты собирается отправиться сегодня? Мне пойти с тобой?

– Со мной пойдут старейшина Фан и старейшина У. Я прошу Мяо-танчжу остаться и позаботиться об ордене.

– Серьёзно? Так ты на самом деле на этот раз работаешь не в одиночку? – они договорились, что дела – прежде всего, но она не могла не подразнить его. – Думаю, ты догадываешься, что хотя твой дорогой целитель и спас тебя однажды, он не сможет спасать тебя постоянно.

– ... – Шэнь Ляншэн бросил на неё выразительный взгляд, прежде чем встать и выйти из зала. Лишь у выхода он ответил: – Я забыл сказать, Мяо-танчжу, мы испробовали бальзам. Передаю вам благодарность от жены.

– ... – Мяо Жань как раз набрала в рот чая и не знала, выплюнуть его или проглотить. В конце концов она с улыбкой прогнала его прочь.

Хотя древние торжественные стены монастыря Шаолиня не были тем захудалым святилищем, которое описала Мяо Жань, Пагода Сокровищ, скрытая среди многочисленных храмов и залов, была двухэтажным деревянным зданием, снаружи ничем не примечательным. Шэнь Ляншэн и два сопровождавших его старейшины были чрезвычайно искусны, и под покровом ночи продвигались вместе с ветром, сливаясь тенями с воздухом. Даже самые лучшие сети не могли поймать чистый ветерок, так что за всё их путешествие не была потревожена ни одна живая душа.

Возле Пагоды Сокровищ не было ни одного боевого монаха – возможно, безопасность ужесточили лишь снаружи или, возможно, это была ловушка.

Лишь приблизившись к Пагоде на тридцать футов Шэнь Ляншэн показался во плоти – в воздухе появился его силуэт, впрочем, явно не касавшийся земли. Эта способность – висеть в воздухе – противоречила любой логике и действительно была сверхъестественной.

Оба старейшины были действительно опытными, но всё-таки у них не было свитка с мантрой, который был у Шэнь Ляншэна. Даже если бы они ощутили опасность, они не смогли бы не приземлиться. И стоило им это сделать, мир вокруг немедленно изменился. Они даже не успели увидеть грязь у себя под ногами, не говоря уже о деревянной Пагоде в тридцати футах. Сверху, снизу, справа и слева – везде начался полнейший хаос, как будто Паньгу[2] никогда не просыпался, и земля с небесами никогда не были разделены. Всё перед ними стало "пустым".

И хотя Шэнь Ляншэн не приземлился, он тоже оказался пойман в ловушку. Спокойный и собранный, он не стал немедленно искать выход, а вместо этого закрыл глаза и попытался почувствовать, как она построена, чтобы понять её схему.

---------------------------------

[2] создатель вселенной в китайской мифологии

---------------------------------

«Одно порождает двух. Два порождают третьего. Три порождают все сущее...» Очень скоро Шэнь Ляншэн открыл глаза и прошёл три шага вперёд. Как он и ожидал, на него обрушился шквал клинков, собранных, казалось, со всего мира.

– Какая смертельная западня, – равнодушно отметил он.

Будучи готовым к этому, он активировал для защиты свой нейкун. Однажды Хуишен-таши прорвался сквозь этот его щит и нанёс ему сокрушительный удар такой силы, что выпил досуха всю силу монаха, совершенствовавшегося до этого сотню лет. Шквал клинков казался бесконечным, но против его щита он был ничуть не опаснее перьев.

Создатель этого построения, очевидно, знал, что справиться с вторгшимися будет не так легко, и как только дождь из клинков утих, началась новая атака. «Металл порождает воду, а вода порождает дерево». Через мгновение мир, казалось, погрузился в смывающий всё поток, а затем на него посыпались огромные бревна. Силы человека не безграничны, и когда они закончатся, он умрёт в ловушке.

К сожалению для защитников, Шэнь Ляншэн не был обычным человеком. После новой атаки элементом огня, у него сложилось достаточно хорошее представление о работе этого построения. Он не только чувствовал себя уверенно, она даже показалось ему знакомым.

– Цинь Цзин... – как только он это понял, его меч покинул ножны, но он не отскочил, а рванул прямо к центру построения. Отсутствие ярости внутри удивило даже его самого. Вместо неё ему в голову пришло что-то совсем не имеющее к этому отношения: оказывается, молодой человек думал не только о девчонке и действительно умудрился неплохо выучить ту книгу.

– Интересно, что он скажет на этот раз? – Центр был сутью всего построения и опасность по мере приближения к нему только увеличивалась, но он всё ещё мог позволить себе роскошь поразмышлять. – Он снова позволит проткнуть себя насквозь и скажет: «Я запомнил урок» или найдёт для себя какое-нибудь дурацкое оправдание?

– Цинь Цзин, ты и правда думаешь, что я позволю тебе так же легко отделаться, как в прошлый раз? Или ты и в самом деле думаешь, что я не смогу забрать твою жизнь? – От этого он почувствовал, как поднимается его гнев, но в следующее мгновение вспомнил, как тот сказал однажды «Если настанет день, когда ты и я встретимся лицом к лицу в ситуации жизни и смерти. Без сомнения, тем, кто умрёт, буду я, а тем, кто останется жить, будешь ты», – и отчего-то его гнев угас так же быстро, как поднялся.

– Если бы я знал, что он влипнет в такую передрягу, я бы никогда не оставил его одного в той его лекарской лачуге. Я забрал бы его в орден и доверил Мяо Жань, тогда ничего бы подобного не случилось!

Шэнь Ляншэн не хотел забирать Цинь Цзина в орден ради его же собственного блага – орден Син был местом, куда легче войти, чем выйти; предыдущий сбор травы – это единичный случай. Сейчас, когда сожаление уже пустило корни, оно означало, что он подсознательно уже принял решение. Молодой человек предугадал верно. Он не сможет забрать его жизнь за нечто подобное.

Центр обычно был местом безопасности для создателя, так что защита здесь была ещё более смертоносной.

Однако построение Цинь Цзина было довольно своеобразным. В центре не было атак, здесь было лишь мирная пустота.

Шэнь Ляншэн ступил в этот островок умиротворения. Пустота не была полностью чёрной, а скорее серой, как осенние сумерки. Туманный вечер, чуть прохладный и сырой.

В мороси стоял размытый силуэт, становящийся всё отчётливее с каждым шагом.

В конце концов он показался полностью.

В этот момент Шэнь Ляншэн вдруг поражённо осознал, что всё это было предначертано.

До летнего ливня, проблесков чернильного тростника и до этого человека – вся его предыдущая жизнь была лишь прелюдией.

Потому что, как только его нашёл тот серьёзный искренний взгляд, как только к нему потянулась рука, все части мозаики судьбы встали на свои места.

– Цинь Цзин, – Шэнь Ляншэн знал, что в его голосе не было ни гнева, ни угрозы, так что он не думал, что напугает молодого человека, но прошло много времени, а ответа всё не было.

Он сделал ещё несколько шагов и лишь тогда заметил – сам Цинь Цзин никогда не руководил построением. То, что было перед ним – лишь обманчивые очертания иллюзии.

– На этот раз он быстро сбежал... – в кои-то веки Шэнь-хуфа не мог сказать, хотелось ли ему нахмуриться или улыбнуться. Он остановился перед фигурой и вытянул левую руку. Пальцы прошли сквозь тени без малейшего сопротивления.

Дело есть дело, ему нужно разрушить построение. Больше никаких задержек, и он рассёк фигуру своим мечом. Он направил лишь самую малость своей энергии сквозь клинок и мираж рассеялся без следа.

Центр был разрушен и построение рассыпалось. Все трое снова увидели друг друга, естественно, в тридцати футах от пагоды. Шэнь Ляншэн не выглядел потрёпанным, но у обоих старейшин то там то сям виднелись царапины.

– Приветствую, Шэнь-шичжу.

Двери Пагоды открылись, и из неё вышли около дюжины монахов во главе с Хуишэн-таши. Они выстроились вокруг него в определённом порядке, должно быть это и было знаменитое построение восемнадцати Архатов.

– Я вечный должник учителя Хуишэн-таши за ценный урок, преподанный мне в прошлый раз, – Шэнь Ляншэн, хотя и был орудием разрушения, оставался так вежлив, что у двух старейшин свело челюсти, до того сильно они сжали зубы. – Сегодня я смогу получить ещё больше бесценных знаний от другого мастера. Для этого ученика это большая удача.

– Ты слишком скромен, шичжу. Буду честен с тобой: то, что ты ищешь в моих руках. Но кому-то оно может стоить куда дороже, чем его собственная ценность. Ради всего живого под небесами я надеюсь, что ты воздержишься от того, чтобы собрать ещё больше кровавых грехов.

– Мастер преувеличивает. Этот ученик лишь хочет вернуть утраченную собственность, но раз мастер не хочет позволить, я должен просить прощения за свою грубость, – он поднял меч, и убийственная аура опустилась сверху, заслоняя надвигающийся рассвет. – Приступим.