XVII

Когда Шэнь Ляншэн появился на посту, пришли вести из ордена. Всего два слова: «Срочно возвращайтесь».

Проведя сутки в пути, они наконец вернулись, и их с сияющей улыбкой встретила Мяо Жань.

– Мы нашли их, – рассказывала она, ведя их по пути в зал. – Сейчас страницы в зале Кария проходят проверку. Думаю, это оно.

Орден Син перевернул вверх дном всё цянху, но за пределами все было довольно спокойно. Хотя иностранные народы с жадностью взирали на империю, тысячелетнего соглашения жителей Центральных равнин было достаточно, чтобы предупредить любые открытые посягательства. На границах было мирно, двор, казалось, пребывал в гармонии, и ничего примечательного не происходило, если не считать, что несколько месяцев назад кто-то написал петицию на Великого Прорицателя по обвинению в «формировании коалиции в личных целях».

Сын Неба полностью верил в божественное искусство фэн-шуя и предсказания судьбы и очень доверял Прорицателю. Он закрыл глаза на мелкие политические распри и, хотя он отправил к подозреваемому людей расследовать дело, когда ничего не было обнаружено, он позволил делу забыться.

Тогда через три месяца появилась ещё одна анонимная петиция, на этот раз было представлено достаточно доказательств, подтверждающих, что великий Прорицатель скрывает карту сокровищ предыдущей династии и имел злой умысел против двора.

Больше всего император боялся за своё место на троне, и в это жалкое время упадка в государстве карта сокровищ была всё равно, что упавший с неба мясной пирог. Он немедленно заинтересовался. Хотя обвиняемый отрицал все обвинения, в его официальной резиденции были обнаружены тайный туннель и комната.

Помня о возможном «злом умысле», Сын Неба тут же пришёл в ярость. Он решил, что лучше убьёт невиновного, чем позволит виновному скрыться, так что голова прорицателя скатилась с плеч. Из-за того, что у него не было семьи, до девятого колена уничтожать было некого. Единственной странной вещью было то, что всё конфискованное из тайной комнаты исчезло, не успев даже попасть во дворец – событие настолько ошеломляющее, что к нему, должно быть, были причастны или боги, или демоны. Сын Неба не посмел копать глубже, успокоив свои нервы лишь тем, что нанял священнослужителя, чтобы провести соответствующий ритуал.

Границы между двором и цянху были чёткие. Политические разборки никоим образом не должны были отразиться на ордене Син, но услышав, что чиновник лишился головы из-за карты сокровищ, они тоже решили, что «лучше убьют невинного, чем отпустят виновного», и отправили людей перехватить и забрать всё содержимое конфискованного.

– Я знала, что те лысые мулы что-то замышляют. У них ничего не было, и лучшее, что они могли сделать – это придумать уловку, чтобы нас отвлечь. – Закончив свою историю, Мяо Жань усмехнулась: – Подумать только, мы дважды обыскали дворцовую сокровищницу. Оказывается, если бы мы додумались обыскать резиденции чиновников, это избавило бы нас от проблем.

Старейшина Фан и Старейшина У с улыбками обменялись с ней любезностями, и, хотя выражение лица Шэнь Ляншэна оставалось каменным, для него это было нормально, так что старейшины не были удивлены. Лишь Мяо Жань бросила на него быстрый взгляд. Её речь была гладкой, но в животе всё сжалось.

Хотя Пустота Пяти Сканд не брала своё начало в буддизме, написана она была на санскрите. Физические страницы были ещё более удивительными: их не брал клинок, и невозможно их было уничтожить ни огнём, ни водой.

В тот миг, когда процессия вошла в залу, им навстречу вышел помощник и донёс:

– Испытания подтвердили подлинность материалов. Содержание остаётся расшифровать хуфе.

Шэнь Ляншэн взял страницы и, прочтя их от начала до конца, лишь кивнул и проговорил:

– Я молю вас проявить терпение, пока я схожу за всей рукописью, – и ушёл.

Мяо Жань немного колебалась, испытывая желание пойти за ним, но в конце концов не сдвинулась с места.

Поскольку заместитель главы ушёл в уединение, за манускрипт отвечал Шэнь Ляншэн. Когда он вынул его и приставил недостающие страницы, стало ясно, что они идеально подходят.

Раз они, вероятнее всего, подлинные, следующим шагом будет найти носителя крови. Шэнь Ляншэн переводил слово за словом все, что касалось носителя крови. Его голос оставался ровным, выражение спокойным. Слушая в стороне, Мяо Жань тоже была собранной.

– Мир велик, сложно найти в нём кого-то, основываясь лишь на гороскопе, – заметил старейшина Фан, хмурясь. – Что до хуай-мэн цяо, мы можем лишь ждать, пока жертва найдётся сама. Я боюсь, что уже слишком поздно, даже если мы объявим сейчас всем эту информацию.

Хотя Шэнь Ляншэн не скрывал Цинь Цзина, ведя его на гору Футю, цель этого похода была известна только заместителю главы и Мяо Жань. Старейшина Фан и Старейшина У со своей стороны даже не знали о том, что такой человек вообще ступал на территорию их ордена.

Но даже тогда, когда старейшина Фан закончил свою мысль, выражение лица Мяо Жань не изменилось, как будто она ни о чем подобном не знала, и так же, как и все, просто смотрела на Шэнь Ляншэна.

– Это не проблема. Я уже приблизительно знаю, где находится этот человек. Я не стану беспокоить двух старейшин, которым нужно позаботиться о своих ранах, и просить проделать этот путь снова, но неотложность дела требует моего немедленного отправления, – сказал Шэнь Ляншэн двум старейшинам, намеренно избегая взгляда Мяо Жань, а затем повернулся к ней. – Мяо-танчжу, я прошу вас связаться с тремя другими танчжу и попросить их оказать мне помощь в пути. В этом деле недопустимы ошибки.

– Не беспокойтесь, Шэнь-хуфа, – ответила она, кивнув, и словно вкопанная наблюдала, как он стремительно покинул здание. Она не могла прийти в себя, пока его силуэт не исчез в конце коридора. Он даже не колебался. Ни один мускул не дрогнул. Он был так решителен, что она не могла не восхититься им.

Шэнь Ляншэн никогда не спрашивал у Цинь Цзина имени его наставника не потому, что доверял целителю, а потому что уже давно провёл собственное расследование. Результат показал, что тот – бил незначительным персонажем в цянху, знакомым с даосскими искусствами. Позже этот человек стал Великим Прорицателем при дворе и редко имел возможность покинуть дворец, поэтому мало общался с людьми из цянху.

Лишь когда Мяо Жань открыла, как удалось заполучить страницы, до него вдруг дошло, что он попал в ловушку, которую тот человек расставил для него.

Встреча, спасение, собирание трав, проявление доброты – всё это наверняка имело скрытые мотивы. Даже некоторые фразы сейчас казались попытками прощупать его.

Лишь когда Шэнь Ляншэн осознал всё это, к нему вернулось его прежнее спокойствие.

В человеческой природе заложено желание избежать смерти и выжить. Этот человек всего лишь искал путь к выживанию, так что он перестал отличаться от всех прочих, которые под его мечом умоляли сохранить им жизнь — он был ничем не лучше.

Если бы его попросили описать, что он чувствует, он был сказал, что определённо чувствует, как бьётся его сердце. Ту-дум, ту-дум – его обычное ровное биение, такое же, какое он чувствовал ежедневно в прошлом и такое же, каким оно будет и в обозримом будущем.

Цзинчжэ[1] уже прошёл, наступала весна. Окна и двери в доме Цинь Цзина были открыты. Он читал, а тёплый ветер ласково шевелил страницы его книги. Пригревшись в солнечных лучах, он чувствовал лёгкую дремоту.

[1] Начало марта. Означает начало весенней посевной.

– Правду говорят «весной сонный, осенью томный»... – Цинь Цзин зевнул, подперев голову ладонью, и вдруг из-за его спины протянулась рука и придержала трепещущую страницу.

Цинь Цзин удивлённо уставился на эту руку, но не обернулся.

Сильная и тонкая, белая, словно лилия. Несмотря на то, что она унесла жизни несметного числа людей, когда она нежно коснулась бумаги в лучах раннего весеннего солнца, её изящество было сродни учению Будды.

Шэнь Ляншэн стоял у него за спиной так долго, что можно было выпить чайник чая, а затем мягко произнёс:

– Цинь Цзин, если бы только ты остался в Шаолине, у тебя был бы шанс выжить.

– Если бы я остался там, боюсь меня уморили бы бесконечными повторениями добродетелей и правил, например, «я должен страдать здесь, чтобы спасти всё живое от мук ада» или «милосердие можно заслужить лишь отказавшись от себя самого», – Цинь Цзин покачал головой и, отодвинув руку хуфы, закрыл книгу, и лишь тогда обернулся. – Твой так называемый «шанс выжить»... Ты ещё помнишь, что я когда-то давно сказал тебе? То, чего я хочу, ты мне не сможешь или не захочешь дать.

– ...

– Шэнь-хуфа, разве тогда я был неправ?

– ...

– Шэнь Ляншэн, разве неправ я сейчас? Будем считать, что это значит «нет», – Цинь Цзин встал и отошёл на пару шагов. – По правде говоря, я боюсь смерти и боюсь боли. И всё же, хотя я знал, что куда меньше страданий я испытаю, если лишу себя жизни сам, я хотел увидеть тебя в последний раз, поэтому сделал последнюю ставку.

– ...

– Но лишь увидев сейчас, я понимаю, что сложнее всего в этом мире – отпустить слепое увлечение и безрассудные мечты.

– ...

– Я знаю, что ты не немой. У тебя острый язык, ещё какой, – улыбнулся Цинь Цзин и, возвращаясь к своей привычной легкомысленной манере общения, тепло проворковал: – А-Лян, не будь таким.

– ...

– Я согласен обменять одно сердце на другое... – Он шагнул вперёд, глядя мужчине в глаза, и закончил: – Я сдаюсь добровольно.

Шэнь Ляншэн некоторое время смотрел ему в глаза, но потом впервые отвёл взгляд первым. Он повернулся к двери и указал на неё.

– После тебя.

Не колеблясь, Цинь Цзин пошёл вперёд. Отстав от него лишь на полшага, Шэнь Ляншэн остановился, когда целитель замер у двери.

– Шэнь Ляншэн, я действительно много лгал тебе, но в той лжи была часть правды.

Хуфа отчётливо ощутил, как бьётся его сердце.

– Кроме того, в данный момент у меня не осталось ничего, чем бы я мог вернуть тебе долг, я уже отдаю свою жизнь.

Ту-дум, ту-дум – обычное ровное биение.

– Я умоляю тебя не ненавидеть меня, когда в будущем будешь вспоминать меня.

...Такое же, какое он чувствовал ежедневно в прошлом.

– Если ты вообще будешь меня вспоминать.

...И такое же, каким оно будет и в обозримом будущем.

– Стоит нам выйти в эту дверь – ты и я ничего больше не должны друг другу и не будем иметь друг к другу никакого отношения.

Как только он закончил, он перешагнул через порог. Шэнь Ляншэн шагнул следом и встал рядом, глядя, как он медленно закрывает створки.

Но ещё до того, как они сошлись, двери вновь распахнулись. Цинь Цзин даже не успел толком понять, каким образом, он снова оказался внутри дома, а двери захлопнулись, отрезая от окружающего их личный мирок в последний раз.

Один поцеловал, а другой поддержал, вовлекая его язык в противостояние, жадно впитывая тепло партнёра. По очереди они вжимали друг друга в дверь, служащую их единственной преградой между жизнью и смертью.

То, что должно было стать противостоянием обиды и ненависти, превратилось в прощание любовников... Цинь Цзин сквозь горячечный туман смутно отметил, что самое большое наслаждение от близости испытываешь, стоя на краю пропасти.

– Шэнь Ляншэн, – выдохнул Цинь Цзин, приводя в порядок распущенные волосы мужчины после того, как они смогли разорвать объятия. – Позволь мне сказать это в последний раз.

– ...

Не ради того, чтобы вымолить свою жизнь, а просто потому, что я этого хочу.

– ...

– Я люблю тебя.

Двери открылись вновь. Светило ласковое весеннее солнце. Цинь Цзин первым шагнул за порог в слепящий солнечный свет.

Эта поездка имела жизненно важное значение, стоило приготовиться ко множеству подготовленных засад. Привести кого-либо с помощью цигуна было не лучшим вариантом, поэтому Шэнь Ляншэн приехал на лошади. Лишний человек не повлияет на скорость возвращения.

Многие ордены в цянху уже заметили, что орден Син зашевелился, и к этому времени догадались, что, возможно, был обнаружен сосуд Крови. Если позволить ему добраться до ордена Син, это грозит катастрофой всему цянху.

Цинь Цзину пришло в голову, что он впервые своими глазами видел, как Шэнь Ляншэн отнимает жизни.

Силы, с которыми они столкнулись, направляли оружие по большей части на Цинь Цзина, ведь если Кровь умрёт, их цель будет достигнута, но пройти мимо хуфы ордена Син – совсем другое дело.

Стоило Цинь Цзину увидеть это своими глазами – он испытал страх. Этот человек, который в самого начала позволял ему себя дразнить и цепляться за себя, и который позже присоединился к нему в постельных утехах и удовольствиях, на самом деле был орудием уничтожения.

Невидимые волны ци расходились от него, словно цунами, не отбрасывая противников, а просто распыляя их. Среди хлопьев плоти и кровавого дождя его меч танцевал, словно гром и молния, и те, кто сумел пережить первый поток, падали жертвами этого смертельного урагана, не успев даже вскрикнуть от отчаяния. Небеса и земля перед глазами Цинь Цзина окрасились в алый, и казалось, что воздух наполнился душами и призраками убитых и их оглушающими криками. На самом деле это был всего лишь ветер.

Едва стоило ему осознать, что этот человек его пугает, он холодно спросил себя:

«А кем, Цинь Цзин, ты его считал?»

– Не бойся, – мягким голосом успокоил его Шэнь Ляншэн, заметив, что молодой человек в его руках дрожит. – Я с тобой. Они тебя не побеспокоят.

Но эти слова при данных обстоятельствах прозвучали для Цинь Цзина ещё абсурднее.

«Шэнь-хуфа, ты лишился разума после того, как убил всех этих людей? Разве ты обеспечиваешь мне безопасность не ради того, чтобы проводить меня на смерть?»

Но чем абсурднее это звучало, тем более искренне он, должно быть, это говорил.

– Шэнь Ляншэн, как видишь, в этом мире более чем достаточно людей, желающих моей смерти. Но мысли мои лишь о тебе и моём шифу.

– ...

– Мой шифу не смог защитить меня, но он был единственным в этом мире, кто на самом деле не хотел, чтобы я умер.

– ...

– Что до тебя, то ты единственный из тех, кто хочет моей смерти, сказал, что будешь заботиться обо мне.

«Помнишь? Слова, которые я умолял тебя не забывать».

Цинь Цзин почувствовал, как объятия вокруг него разжались, а в следующий миг его снова крепко сжали. Вне себя от радости он наслаждался этим, даже зная, что его радость будет болезненно коротка.

Лошадь ни на мгновение не замедлилась, оставляя позади себя за штормом шторм.

И Шэнь Ляншэн больше не заговорил, лишь крепко держал его в своих объятиях.

В этой позе казалось, что его везут не к концу его жизни.

А на край света.