Во время зимних каникул я тоже часто заглядывал в «Раменный цветок». Потому что обычно там можно было застать Аяку. Да и дома торчать смысла никакого.

Поначалу Аяка удивлялась, когда я показывался в кафе.

— Ничего себе, Фудзисима-кун просто так вышел из дома.

За кого она меня держит?

Судя по всему, зимой в «Цветке» всегда пусто. В течение дня посетителей почти не было. Ещё шла новогодняя неделя, да и без этого многие воспринимали заведение не как раменную, а как кафе-мороженое.

В тот день я, Хиро-сан и Аяка наслаждались огромными кагами-моти [1] с начинкой из мороженого, старательно приготовленными Мин-сан. Вкус ванильного мороженого и рисовых лепёшек приятно нейтрализовал солёность, которая осталась после дегустации рамена. Мин-сан немало продвинулась в улучшении своего супа, но есть его без перерыва было тяжким испытанием.

— От Тоси так ничего и не слышно?

На вопрос Хиро-сана Аяка с ложкой во рту нахмурилась и покачала головой.

—Даже на Новый год он не вернулся.

Интересно, Аяка знает, что Тоси-сан подсел на наркотики? В новогодний период в городе было зафиксировано несколько случаев разбойных нападений. Речь задержанных была бессвязной, а спустя полдня они начинали корчиться от ломки в следственном изоляторе. Каждое утро и вечер я включал новости, ожидая, что на экране телевизора всплывёт имя Синодзаки Тоси.

— Думаю, он по-прежнему у Хакамидзаки-сана, — сказала Аяка.

— Это девушка Тоси?

— Нет, это парень. То ли студент, то ли аспирант.

«Не может быть, чтобы у братика была девушка», — с необычно серьёзным лицом добавила Аяка. Как ни жалко было Тоси-сана, о котором говорили такое, но я вынужден был согласиться. А вот Хиро-сан был иного мнения:

— Как знать. Такая слабохарактерность альфонсам только на руку. Не удивлюсь, если он уже перебрался жить к какой-нибудь девчонке. Я бы тогда вздохнул с облегчением.

— Я тоже, но... Братик на это не способен. Готовить он не умеет, стирать тоже.

— Нет-нет. Альфонсу не нужно ни прибираться, ни стирать.

— Вот как?

— Люди иногда путают. Если человек занимается домашним хозяйством, значит, он домохозяин, а не альфонс. Альфонс должен внушить девочке, что без неё он пропадёт. Так что и по дому она всё делает сама.

Хуже мерзавца не придумаешь.

— У-а-а! У меня бы так ни за что не получилось. Мне стало бы совестно, и я бы занялась работой по дому. Готовила бы ужин и ждала возвращения.

— Вот видишь. Работа альфонса состоит как раз в том, чтобы взывать к материнскому инстинкту. Простым людям она не по зубам.

— Это так здорово, Хиро-сан!

«Ничего не здорово — быть самым что ни на есть никчёмным человеком и говорить об этом с гордостью!» — думал я, но их было двое, а я один, и спорить с ними было бы слишком утомительно, поэтому я просто сосредоточился на лепёшках с мороженым.

— А жениться ты не думал?

— Да нет, не думал.

— Почему?

— На самом деле я уже встретил свою любовь. Поэтому на другой жениться не могу.

— Но при этом жить с другой считаешь нормальным. Тебе не кажется, что ты поступаешь плохо по отношению к женщинам?

— Считаю, но перестать не могу. Ведь таков мой образ жизни.

— Тогда убейся.

— Ну вот, Фудзисима-кун опять свои мысли вслух произносит!

Ой, и правда. Ну и ладно.

— Кажется, кто-то упомянул Хакамидзаку? — раздался вдруг голос у меня за спиной.

Оглянувшись, я увидел фигуру в четырёхугольной меховой шапке, наподобие тех, что носят русские военные, и тренче [2], раздутом от одежды под ним. Не сразу я понял, что это Майор. Солнечные очки в форме защитных, казалось, срослись с его лицом.

— О, это же Мукаи-сан! Давно не виделись, с Новым годом! Заказывать что-нибудь будешь?

— Честно, не до пищи.

— Чесночной лапшищи?

— У... Ага, её самой.

Почему-то Майор пошёл навстречу и сделал заказ. Только вот что ещё за чесночная лапшища?

Похоже, Майору трудно сладить с Аякой. Насколько я знаю, она единственная, кто зовёт его по имени. В результате всякий раз, когда слышишь «Мукаи-сан», невольно ломаешь голову — а это ещё кто?

— Ну наконец-то работа появилась. Мин-сан, охлаждённая китайская лапша, да чесноку побольше!

Аяка поднялась и устремилась на кухню. В такое время года да охлаждённую китайскую лапшу. С выражением, будто только что проглотил живую жабу, Майор уселся на бочку, оставленную Аякой.

— Майор, так ты что, знаешь этого Хака... как там его? — спросил Хиро-сан.

— Кажется, у нас в аспирантуре есть тип с таким именем.

Мы с Хиро-саном удивлённо переглянулись. Хиро-сан наклонился к Майору и сказал:

— Похоже, так зовут типа, который теперь вместе с Тоси зависает.

Майор приложил руку к подбородку и слегка задумался.

— Ты с ним знаком? Так спроси у него.

— Да нет. Я только имя знаю. Он — известная личность, например он защитил докторскую диссертацию, ни разу при этом не показавшись в лаборатории. Но, может быть, это просто однофамилец. С чего бы Тоси стал с таким...

— В наших краях такое имя нечасто встретишь — Хака-как-там-его. Будь другом. От Тоси с тех пор ни слуху ни духу.

— Но, блин... Я только что оттуда, опять мне переться в этот универ? Там народу тьма — что студентов, что профессоров.

Это само собой. Так Майор, выходит, студент? Вот так неожиданность.

— Когда я время от времени туда захожу, профессора просто выносят мне мозг.

— Вот и бросил бы уже давным-давно.

— Ты что? Ради того, чтобы долго оставаться студентом, я набираю минимально необходимый балл, после чего практически не посещаю лекций. Это позволяет мне удерживать линию фронта, не переходя на следующий курс и не выпускаясь. Я уйду, только проучившись ровно восемь лет.

— ...Вы не намерены выпуститься? — сорвалось у меня с языка.

— Где это видано, чтобы NEET по всем правилам выпускался из университета? Разберись уже, что означает вторая E!

Нашёл чем хвалиться.

— Майор посещает университет, потому там удобно заниматься исследованиями.

— Исторические книги и военные материалы денег, знаете ли, стоят. Поручить их закупку университетской библиотеке — самый лучший вариант. Пока не ушёл, я продолжу отсылать прошения, и однажды мне выделят целую комнату, которую я забью под завязку книгами, которые читаю только сам, и нареку её комнатой Майора!

Сам покупай себе книги. Не студент, а сущая напасть.

— Кстати, послушай, что я сегодня нарыл о линкоре «Мусаси»…

— Слушай, Майор, ты ведь вроде пошёл в университет, потому что Элис попросила тебя о чём-то?

— А, точно. Совсем забыл.

Майор раскрыл рюкзак и вывернул его содержимое над деревянным ящиком, заменявшим нам стол, так что документы рассыпались по его поверхности.

— Хотите посмотреть, чего я накопировал? Эй, это перевернуть надо.

— Всё равно непонятно.

— Да мне и самому непонятно.

Я взглянул на бумагу в руках Хиро-сана. Это было цветное изображение высокого растения, увенчанного алыми цветками, всё свободное пространство вокруг рисунка было плотно исписано мелким почерком.

— В городе сейчас много шуму из-за наркотиков. Элис ведёт расследование по просьбе Четвёртого. Похоже, довольно опасная штука. Неужто Тоси подсел именно на неё...

Я сразу же вспомнил маленькие бледно-розовые таблетки, которые Тоси поднял к яркому свету рождественских огней. С отпечатанным на них ангельским крылом и двумя буквами инициалов. Средство, которое принял Тоси-сан и из-за которого реальность «будто застывает». Название. Как же они назывались? Не могу вспомнить. Хоть и вертится на языке.

— Эм, послушайте.

— Мукаи-сан, вот твой заказ, — прервав меня, появилась Аяка с охлаждённой китайской лапшой.

Я умолк. Не хотелось, чтобы Аяка это слышала.

— Хм? — Хиро-сан вопросительно посмотрел на меня. Я замотал головой.

— А это что такое?

Когда Аяка попыталась заглянуть в листок, я резко вырвал его из рук Хиро-сана и перевернул обратной стороной.

— Фудзисима-кун, что это ты прячешь от меня?

— Ничего, совсем ничего!

Тут в раменную наконец пожаловал первый за день покупатель, и Аяка, взмахнув передником, направилась к нему. Я облегчённо вздохнул.

— Что это ты творишь, Наруми-кун?

Не успел я раскрыть рот, как вдруг на всю округу заорала Colorado Bulldog. Худенький Майор подскочил вверх чуть ли не на метр. Хиро-сан тоже поспешно достал мобильник, но Майор на долю секунды опередил его.

— Я знаю, что ты здесь. Хватит бить баклуши и бегом ко мне — у меня есть срочное дело! Хиро, ты как можно скорее подгони машину!

Голос Элис в телефоне был отчётливо слышен даже мне. Он был таким резким, что, казалось, вот-вот порежет Майору ухо. Когда Майор попытался что-то ответить, звонок, по всей видимости, оборвался.

— Элис, видно, нынче снова не в духе, — Хиро-сан посмотрел вверх на обветшалое здание у себя за спиной.

— А ты что, не знал? В 29-дневном цикле есть пять дней, когда Элис крайне психически неуравновешенна. Таков результат моего тщательного исследования, так что ошибки быть не может. Причину выяснить пока не удалось.

Очевидно же, что дело в месячных. Но, увидев лицо Майора, вытащившего записную книжку и с гордостью показывающего Хиро-сану календарь, я не мог об этом рассказать.

— Ладно, а теперь живей отнеси ей материалы.

— Так вот, сегодня как раз второй день из пяти.

— Я подгоню машину. Интересно, что у неё за дело...

Хиро-сан ушёл, и Майор погрузился в молчание. Я недоумённо склонил голову. Неужели Элис настолько грозна? В смысле, она всегда, в общем-то, в плохом настроении, разве нет? Когда я высказал что-то подобное, то почувствовал суровейший взгляд с той стороны защитных очков.

В конце концов Майор торжественно заговорил:

— Тебе знакомо имя вице-адмирала Одзавы Дзисабуро? Он был последним командующим Объединённым Императорским флотом.

— Да откуда ж мне его знать?

— Так ты и про сражение в заливе Лейте не слышал? Это самое масштабное морское сражение в истории. Мобильные подразделения вице-адмирала Одзавы отважно послужили приманкой и успешно отвлекли внимание адмирала Хэлси, командовавшего американским флотом, с основных сил — эскадры под управлением Куриты.

— И?

— В общем, всецело на тебя полагаюсь, вице-адмирал Фудзисима!

Какой ещё вице-адмирал?

— Встретимся в Ясукуни [3]!

— Нет, ни за что!

Но в итоге я всё равно отправился к Элис вместе с Майором. Элис сидела, завернувшись в одеяло у себя на кровати, и чуть не плакала.

— У Моггадита [4] ухо оторвалось.

У кровати сидел огромный коричневый плюшевый медведь. Как ни посмотри, а размером он превосходил саму Элис. Впрочем, возможно, дело было не в его величине, а в её крохотности. Как и сказала Элис, правое ухо медведя по имени Моггадит висело на разошедшихся нитках. Из открывшегося шва торчал наполнитель.

— Осторожно! Повторяю: осторожно уложи его в коробку! И смягчающим материалом обложи как следует! Наруми, не прикасайся к ране, а не то ещё больше разойдётся!

Под плаксивым руководством Элис мы с Майором уложили раненого медведя в большую картонную коробку, после чего щедро набили пустоты большим количеством скрученных полотенец. Очень объёмистая получилась упаковка. Думаю, одному такую нести будет непросто.

— Ну что, теперь нужно доставить его Четвёртому, — сказал Майор.

— Попросите обязательно управиться за вечер — на кону моя жизнь! — воскликнула Элис со слезами на глазах.

Почему к Четвёртому? Жизнь на кону? В моей голове вертелось множество вопросов, но обстановка не располагала к тому, чтобы их задавать.

— Ну что ж, вот материалы, которые ты просила.

Элис выхватила папку с документами у Майора из рук, с огромной скоростью, словно книгу с бегущими картинками, пролистала содержимое и, изъяв только один листок, остальное бросила мне.

— Чего стоишь как истукан, неужели непонятно, что я хочу, чтобы ты заодно доставил это Четвёртому!

Словно убегая, мы вынесли картонную коробку с игрушкой из комнаты Элис.

Машина Хиро-сана оказалась дорогой на вид тёмно-синей иномаркой. Не то чтобы уж очень, но всё-таки странно было видеть такую у девятнадцатилетнего парня.

— Просто машина есть только у меня. Разумеется, я не сам её купил.

Оказывается, это подарок от девушки. Причём от девушки, с которой он расстался две девушки назад. Однажды одна из его жертв его заколет.

— Но ехать на машине — это же самоубийство... — я взглянул по ту сторону железной дороги, освещённой слепящими вечерними огнями. У южного входа три дороги образовывали настоящую аорту, и я ни разу не видел, чтобы там не было пробок.

— А с этим идти пешком — не самоубийство?

Я посмотрел на коробку с мягкой игрушкой. Хиро-сан был прав. В принципе, можно было бы привязать её сзади к байку, да только Майор сказал, что снова отправляется в университет, сел на скутер и уехал. Кажется, он собрался разузнать о человеке по имени Хакамидзака.

Мы затолкали коробку на заднее сиденье, хорошенько закрепили ремнями безопасности, а сами сели спереди.

— Что это за игрушка такая?

— Элис не может уснуть без неё.

— М-да, — и из-за этого весь сыр-бор? — А почему к Четвёртому?

— А-а... Четвёртый увлекается рукоделием, хоть по нему и не скажешь. Он и раньше этого медведя чинил. Руки у него золотые — я сам как-то раз видел его за работой.

— Че...

Машина бесшумно тронулась с места. Ночной пейзаж слился в единый световой поток.

— Кто он вообще такой?

— Слышал про группировку Хирасака?

Название было смутно знакомым. В школе порой говорили о них.

— Кажется, это банда байкеров?

— Нет-нет. Никакие они не байкеры. Просто команда местных сорванцов, которые любят собираться толпой и поднимать шум, изображая из себя якудза. Так вот, Четвёртый ими заправляет.

Хиро-сан будто бы не придавал этому большого значения, но если даже я, приехавший сюда совсем недавно, слышал об этой группировке Хирасака, не означает ли это, что она весьма популярна?

— Он у них четвёртый по старшинству, вот его и зовут Четвёртым, так получается?

— Нет, он у них номер один. Он основал эту группировку. Кроме него, держать в узде таких молодцов больше никому не по силам.

— Тогда почему он Четвёртый?

— Его настоящая семья заправляет в Кансае, откуда он, по слухам, сбежал. Там он и был четвёртым по старшинству. Вот они уже настоящие якудза.

Ох ты ж. Неужели правда? Вот и оставался бы четвёртым по старшинству.

— Он злится, когда его зовут Четвёртым. Элис в шутку всё время его так называла, вот и среди нас тоже закрепилось.

— Кошмар...

Когда я это пробормотал, Хиро-сан рассмеялся, стуча ладонью по рулю.

— Да уж. Она просто ужасна. Но никто не может с ней сладить. Ни Четвёртый, ни мы. Понимаешь, да?

Я вспомнил эту белую кожу, как у японской куклы, эти огромные глаза, эти волосы цвета тёмного сиропа. Я понял, что имеет в виду Хиро-сан. Мне и самому с ней не совладать.

— Только не вздумай рассказывать это другим членам. А не то Четвёртый убьёт. Они ведь называют себя якудза. Следовательно, очень строго блюдут свой кодекс. Потому и употребление наркотиков ни за что не простят.

Тут я вспомнил.

— Слушайте, Хиро-сан, а вы знаете, как называется этот страшный наркотик?

— М-м... забыл. А в материалах разве не написано?

Я просмотрел пачку документов, которую должен был доставить Четвёртому. От одних только запутанных химических формул и названий веществ голова закружилась. Типичное воздействие: возбуждение, повышенная активность, бессонница, отсутствие аппетита, повышенное давление, обострённая светочувствительность, обострённый слух, расширение зрачков... Один за другим шли эффекты, по которым было сразу ясно, что вещество опасно, но такой важный пункт, как общепринятое название, упомянут не был.

Надеюсь, опасения мои не подтвердятся.

Офис группировки Хирасака (если его можно так называть) располагался в обшарпанном здании, что приютилось на склоне холма по левую руку от центра города.

Мы остановились на подземной парковке, достали из машины коробку, затащили её в тесный лифт, который кряхтел, словно больной астмой старик, и привезли на четвёртый этаж. Выйдя из лифта, мы оказались перед металлической дверью, возле которой висела вертикальная табличка с внушительной надписью: «Клан Хирасака». На ней даже был фамильный герб — бабочка ксут в чёрном круге. Впрочем, скорее не фамильный герб, а клановый герб якудза. Я не на шутку перепугался. Что же это такое? Выходит, у них тут всё по-настоящему? Но Хиро-сан открыл дверь даже не позвонив в звонок.

Внутреннее пространство было чуть меньше классной комнаты. Из-за шкафчиков, выстроенных вдоль стен, диванов, выставленных друг против друга по центру, и столов в глубине помещения оно казалось ещё теснее. Четверо или пятеро мужчин в чёрных футболках разом вскочили со своих мест.

— Дядюшка, приветствуем вас!

— Спасибо за труд!

Они все стали кланяться Хиро-сану. Невольно подавшись назад, я чуть не уронил нашу ношу. Что у них тут за порядки? «Дядюшка»?

Все типы в чёрных футболках были молодыми парнями. Неясно даже, окончили они старшую школу или нет. Почерневшая после солярия кожа, перекрашенные волосы, серьги в ушах. Обычная молодёжь, какая слоняется по вечерам в центре города. Необычным был только геральдический знак в виде бабочки-ксута у них на груди.

— Слушайте, ну сколько раз повторять: не называйте меня дядюшкой, — запротестовал Хиро-сан.

— Но вы ведь как братья с Со-саном. Давайте сюда ваш багаж.

С этими словами парень-скала, бывший некогда телохранителем Четвёртого, взял коробку и уложил её на пол.

— Хм, ну, в принципе, я тоже с разными девушками встречался. В этом смысле, может, и братья.

В каком таком смысле?

— Хиро, гад ты такой, жить надоело?

Из дальней правой двери вышел Четвёртый. В этот день на нём была сиреневая рубашка с коротким рукавом. На левом плече у него был вытатуирован клановый герб якудза.

— Я кажется, просил письменный отчёт. А это что ещё за огромная коробка? Она что, до отказа забита материалами? — вяло спросил Четвёртый, усевшись за стол. Хиро-сан покачал головой и сорвал скотч с лежавшей на полу коробки.

— Нет-нет. Просто у игрушки Элис оторвалось ухо, и она просила тебя её починить.

Услыхав это, Четвёртый буквально взлетел со своего стула. Перемахнув через стол и приземлившись прямо возле меня, он придавил начавшую открываться крышку коробки и страшно взглянул на Хиро-сана.

— Да понял я, ни слова больше об этом!

— Со-сан, что это за коробка? — к нам подошёл один из прихвостней.

— Ничего! Отнесите её в мою машину. Внутрь ни за что не смотреть — если посмотрите, буду бить до тех пор, пока всю память не выколочу!

Произнеся эти угрозы с разъярённым видом, он бросил приспешнику ключи от машины.

— Есть! Мы докажем, что мы мужчины!

Каким это образом таскание коробки может доказать чью-то мужественность?

— Эту вещь доверила сестрёнка, так что обращайтесь с должным почтением.

— Есть!

Сестрёнка — это, видимо, Элис? Мне кажется, кто-то пересмотрел странных фильмов. Двое чёрных футболок взяли коробку и вынесли из офиса. Разве не выходит, что мы выполнили кучу ненужной работы? Но когда я поднял глаза на Хиро-сана, тот широко ухмылялся. А, так значит, он специально притащил коробку сюда, чтобы позлить Четвёртого... Вот почему он просил меня молчать — всё это было частью его коварного замысла.

— Она просила управиться за вечер.

— Да знаю я. Сам завезу, как закончу.

Босс якудза посвящает вечер шитью для девочки-хикикомори, носящей пижаму. Вот так загадка. Что же это получается? Я посмотрел на других членов клана. Они, наверное, удивятся, если узнают.

— Ты тоже в курсе, да? Хиро выболтал?

Четвёртый схватил меня за грудки.

— В-в курсе чего?

— Да вот этого самого.

Тут-то меня бес и попутал.

— М-м... Не понимаю. «Это самое» — это что такое?

— Про меня знаешь, спрашиваю? Ну, про это.

— Послушайте, если вы не объясните, что такое «это», то я и не пойму.

— Кончай придуриваться! Как будто я могу сказать это сам.

— М-м... Я, конечно, не очень понимаю, но вы что, хотите, чтобы я сам озвучил свои догадки?

— Убью!

— Наруми-кун, я, конечно, понимаю, что тебе весело, но завязывай уже. На Четвёртого жалко смотреть.

— На кого это жалко смотреть?!

— В общем, вот отчёт.

Спокойно, как ни в чём не бывало, Хиро-сан протянул папку с документами. Бросив меня на пол, Четвёртый выхватил папку.

— Эй, несите сюда больничные документы, — приказал он, и один из чёрных футболок скрылся в дальней комнате, а потом вернулся оттуда с голубой папкой в руках.

Повернувшись к столу и разложив на нём две папки, Четвёртый посуровел. Заметив это, Хиро-сан спросил:

— А это что?

— Я просмотрел истории болезни тех, кто за последний месяц попадал в местную больницу после принятия веществ.

— Серьёзно настроен, я погляжу... А, так теперь сверить хочешь?

— Да... М-м, вот этот... — Четвёртый проследил пальцем за указанными в документе эффектами, после чего указал на страницу в синей папке. — ...Возможно, он нам подходит. Для MDMA слишком длительный эффект, другие стимуляторы напрямую не выпьешь. Молодой к тому же.

— Так это Fix? — спросил телохранитель Скала, заглядывая сбоку.

— Не расспросим — не узнаем. Он в больнице N. Едем.

Одного слова было достаточно, чтобы сидевшие чёрные футболки вскочили со своих мест и накинули верхнюю одежду. Мне показалось, что атмосфера в комнате вдруг резко переменилась.

Fix?

Наконец в голове всплыла картина из того дня. Отпечатанные под крылом ангела буквы — A.F. «Ангел различий не проводит», — сказал тогда Тоси-сан.

— ...Angel Fix?

Когда я пробормотал это, Четвёртый повернулся ко мне с ужасным выражением на лице. Я почувствовал, что у меня подкашиваются ноги.

— Откуда ты знаешь это название?

— Э... Ну, я...

Четвёртый схватил меня за шкирку, и я рассказал о Тоси-сане и розовых таблетках.

— Тоси — это что, тот самый?

На вопрос Четвёртого вместо меня ответил побледневший Хиро-сан:

— Я тоже был с ними в тот день. Тоси, он...

— Эй, так значит, у Тоси были таблетки? Кругленькие такие, верно?

Четвёртый с силой сдавил мне загривок, и я отчаянно закивал. Хиро-сан схватил Четвёртого за руку и попытался освободить меня.

— Прекрати, ты что, убить его решил? Что насчёт этих таблеток?

Четвёртый бросил меня на диван. Я оперся рукой о пол и закашлялся. Сверху раздался голос Четвёртого:

— А я не говорил? У Fix'а особый метод сбыта. Канала словно бы и нет. Купившие раскалывают его на части либо дробят в порошок и перепродают знакомым. Всё выглядит так, будто прибыли никого не заботят. Имя главного нигде не всплывает. Ясно одно. Тот, у кого на руках несколько круглых таблеток, — тут Четвёртый прервался и взглянул на меня, — либо купил их напрямую, либо сам торговец.

Надев белое пальто, принесённое одним из членов клана, Четвёртый один за другим стал отдавать приказы по телефону. Направляться в больницу. Разыскать Тоси-сана. Все члены клана, кроме Четвёртого и одного парня, который остался смотреть за порядком, в спешке покидали офис.

— Возвращаемся, Наруми-кун.

Хиро-сан потянул меня за рукав. Наконец я вышел из забытья.

— Вы не поедете... искать Тоси?

— Откуда же мне знать, где он?

— Но...

Если бы только я заметил раньше...

— Ну, чего встал? Уезжайте уже, мешаетесь! — гневался Четвёртый, и Хиро-сан потащил меня за руку к выходу. Но ноги мои не двигались. Неужели я ничем не могу помочь? Конечно, я ничего не знаю про Тоси-сана, но всё-таки я последний, кто с ним разговаривал перед самым его исчезновением. Должно быть хоть что-то.

— Ничего ты не можешь! Просто исчезни. От этой дряни уже люди погибли, — резко ответил Четвёртый.

— Но ведь...

Это моя вина. Если бы я поймал его тогда. Если бы скорее вспомнил название наркотика и рассказал кому-нибудь.

— Наруми-кун.

Хиро-сан попытался вмешаться, но Четвёртый жестом остановил его. Казалось, он готов загрызть меня насмерть. Продолжая мямлить, я уставился в пол. Когда шаги членов клана совершенно затихли за дверью, я украдкой поднял голову.

Четвёртый стоял по другую сторону пространства между диванами. Но в следующий миг его волчьи глаза оказались совсем рядом. Почувствовав резкий удар в живот, я согнулся пополам, изо рта повисла слюна. Той же самой рукой, которой бил, Четвёртый поддержал меня и грубо повалил на диван.

— Будь это нож, ты бы отправился в мир иной. Не строй из себя крутого, пацан. Если цивил вроде тебя влезет в это дело и пострадает, расхлёбывать придётся мне. А теперь исчезни.

Только после того, как Четвёртый ушёл сам, мне, опершись на плечо Хиро-сана, удалось кое-как подняться.

Когда мы вернулись к раменной, уже совсем стемнело. Воздух на улице был такой студёный, что казалось, его можно потрогать руками. Лишь пространство вокруг шторки «Раменного цветка» было согрето мягким светом. Некоторое время я просто смотрел на этот свет.

Завернув к чёрному ходу, я увидел там спину Тэцу-сэмпая в футболке с коротким рукавом, сидевшего на старой покрышке. Он повернулся ко мне, и я разглядел чашу у него в руках. Какое-то время тишину оглашали лишь звуки всасываемой лапши.

— А Хиро где?

— Машину ставит.

Я присел на старую покрышку. Повисла тишина. Осушив до дна чашу с сио-раменом, сэмпай достал из заднего кармана смятый журнал, посвящённый патинко, и раскрыл его.

Про Тоси-сана не спросит? Или он уже знает, но это его совершенно не волнует? Может, это я здесь дурак, что волнуюсь, хотя особо с ним не связан?

— Ну чего?

Видимо, почувствовав на себе мой взгляд, Тэцу-сэмпай оторвался от журнала.

— Скажите, вы уже слышали про Тоси-сана?

— Мне Четвёртый звонил недавно. Ну Тоси и дурак.

— Когда-то он был... одним из вас, верно?

— Почему это «был»? И сейчас есть. Только приходить перестал, — рассмеялся Тэцу-сэмпай.

Раз так, то разве вы за него не волнуетесь?

Улыбка сошла с лица сэмпая. Похоже, он догадался, о чём я думаю.

— Послушай, он ведь не просил нас о помощи. Где он находится, мы тоже не знаем, так что и сделать ничего не можем.

Всё это так.

И всё же. Что, если он в таком ужасном положении, что не может позвать на помощь? Кто услышит этот безмолвный крик? Уж точно не я. Я ничего не могу поделать.

— Мои глаза предназначены для трёх семёрок. Искать обдолбанных ребятишек — это работа Четвёртого.

С этими словами сэмпай вернулся к журналу.

Интересно, это правда, что он бывший боксёр?..

Вспомнив вдруг об этом, я поднялся и подошёл к Тэцу-сэмпаю. Как только он поднял взгляд от журнала, я направил руку ему в живот. «Шлёп», — раздался дурацкий звук. Мой кулак оказался в огромной левой ладони Тэцу-сэмпая.

— Ты чего творишь? — без тени злобы спросил он.

Я покачал головой и присел на землю.

— ...Тэцу-сэмпай. Научите меня боксировать.

— Ты чего это вдруг?

— Да так, ничего.

То, что я слабый, то, что сопляк, я должен был знать и раньше. Но было прискорбно повторно убеждаться в этом. Ничего не поделаешь. В нынешнем виде я ни на что не способен.

Ах да, не следует ли рассказать Аяке про Тоси-сана? Только вот как начать разговор? С этими мыслями я осмотрел кухню и территорию перед кафе, но Аяки не увидел. Хотя посетителей довольно много.

— Мин-сан, а где Аяка? — спросил я, заглянув с чёрного хода.

Мин-сан ответила, не отрывая взгляда от вока, стоявшего на сильном огне:

— Она отпросилась. Кажется, ужасно себя чувствовала. Может, случилось что?

Отпросилась?

Я посмотрел на Тэцу-сэмпая.

— Когда я пришёл, её уже не было.

Она ведь не могла узнать... про Тоси-сана и таблетки? Что тогда? Она съела оставшиеся моти с мороженым, и у неё разболелся живот?

Я присел на корточки, опершись о бочку. Сколько я ни думал, моя мысль неизбежно забредала в тупик. Казалось, этому не будет конца.

Пока я сидел повесив голову, у меня в кармане завибрировал мобильник.

— Я слышала от Четвёртого. О том, как ты по своей глупости мог забыть такие важные сведения, поговорим потом. Что с Аякой? Трубку она тоже не берёт.

Даже голос Элис казался каким-то холодным.

— ...Она отчего-то почувствовала себя плохо и отпросилась.

— Отпросилась? Это проблема. Она единственная ниточка, связывающая нас с Тоси. Завтра начинается третья четверть. Как только увидишь её в школе, сразу же позвони мне. Не думаю, что они всё ещё поддерживают связь, но всё же...

Тут я вспомнил, как Тоси-сан позвонил на мобильник Аяки тем вечером. Он сказал, что одолжил телефон у человека по имени Хакамидзака.

— Почему ты раньше этого не сказал?! Я не перестаю удивляться твоей глупости, я даже не знаю, с чем её сравнить. Даже голова, думающая со скоростью роста сталактита, будет гениальной по сравнению с твоей.

Вот так взгрела. Я весь съёжился.

— Во сколько примерно был этот разговор? Постарайся вспомнить как можно точнее.

— Было незадолго до семи... кажется. Зачем тебе знать время?

— Если просмотреть историю звонков, можно выйти на собеседника. Телефон Тоси всё время выключен, но узнать контакт этого Хакамидзаки — это шаг вперёд.

Просмотреть историю звонков? Каким это образом?

— Говорю же, звонили с анонимного номера.

— И что с того? Да, он не высветился в телефоне Аяки. Но на телефонной станции ведь должна была остаться запись.

Нет, ну и как ты до неё доберёшься? Разве это не преступление?

— Ты что, сомневаешься в возможностях NEET-детектива?

Элис повесила трубку.

Некоторое время я безотрывно смотрел на ледяной телефон в своей руке. Кстати говоря, она ведь и раньше строила из себя хакера. Узнать мои данные было нетрудно — если хоть немного разбираешься в сетях, это можно сделать и с баночкой «Доктора Пеппера» в руке, мурлыкая песенку себе под нос. Но добраться до реестра звонков на телефонной станции ей вряд ли удастся.

Мне переживать по этому поводу бессмысленно. Всё, что я могу, — это рассказать Аяке про Тоси-сана. Уж это точно моя обязанность. Но как рассказать ей об этом? «Братик стал наркоманом, держись от него подальше», — так, что ли?

Я не знал. Я не был уверен, что смогу успешно с ней об этом поговорить.

В день церемонии открытия Аяка пропустила школу. Испугавшись, что она подхватила очень страшную простуду, я попробовал ей позвонить, но она не ответила. Мне ничего не оставалось, как ухаживать за растениями в цветнике и на крыше в одиночку. В оранжерею я не совался.

На следующий день Аяка опять не пришла. Я попытал счастья в раменной, но и там её не было.

— Она не из тех, кто прогуливает работу без уважительной причины, — сказала Мин-сан нахмурившись. Она сбивалась с ног, стараясь успеть обслужить посетителей и вымыть посуду. Пришлось и мне немного поучаствовать в мытье.

Объявилась в школе она только в пятницу, на пятый день новой четверти. Сразу после занятий я пришёл на крышу и увидел там знакомую спину. На левой руке у Аяки была чёрная повязка. Она поливала растения в горшках. Когда она повернулась ко мне, я обомлел. Вроде бы ничего не изменилось, но на миг мне показалось, что передо мной другой человек.

— Извини, что столько пропустила не предупредив.

— Простуда?

— Угу. Что-то вроде того.

Она вяло улыбнулась. Даже мне было ясно, что она делает это через силу.

— А ты ведь добросовестно трудился, пока меня не было.

— Конечно, я же член кружка.

— Спасибо тебе, Фудзисима-кун, — её лицо казалось до боли прозрачным. — Но я бы ещё больше обрадовалась, если бы ты надел повязку.

— Да ну, я стесняюсь, эй, прекрати!

Аяка сняла свою повязку, подступила ко мне и насильно надела её на мою левую руку.

— Сегодня в течение дня снимать запрещено. Приказ главы кружка.

В тот день Аяка казалась по-настоящему весёлой. Она рассказала мне столько, что было и не запомнить: как подрезать растения, как выбирать семена, какие бывают удобрения, о языке цветов. Глядя на это её состояние, я то и дело пытался спросить: «Что-то случилось?» — но слова всякий раз застревали в горле. Я хотел рассказать ей о Тоси-сане, но так и не смог подобрать нужных слов, чтобы начать.

В конце концов наступил закат. Школьные часы на противоположном здании показывали четыре сорок пять. Сидя на бортике ограждения, мы смотрели на багровое небо.

— Фудзисима-кун, у тебя есть братья или сёстры? — произнесла Аяка.

— Старшая сестра.

— Ух ты. И как, вы ладите?

— Не особо. В последнее время часто злится из-за того, что поздно возвращаюсь домой. Но она, по крайней мере, готовит для меня. Так что, наверное, более-менее ладим.

— О, так для тебя готовит сестра? А родители?

— Отец бывает дома только пять дней в году. Матери больше нет в этом мире.

— Ой... Извини.

— Почему-то всякий раз, когда я говорю, что моя мать умерла, все начинают извиняться, — сказал я. — Почему, интересно? Я ведь не сержусь или что-то вроде того. Или я должен злиться в такой ситуации?

— М-м... М? Взгляд Аяки блуждал в пространстве. — Не думаю, что нужно заставлять себя злиться.

— Ясно. Я ведь не понимаю толком, что нормально, а что нет.

— Фудзисима-кун, не нужно думать о себе как о бракованном товаре.

— Не ты ли первая отзывалась обо мне как о бракованном товаре?

Аяка сухо рассмеялась.

— А, вот ты про что. Это было неправдой. Я ведь и сама несильна в общении. На самом деле мне просто хотелось с тобой поговорить.

Я чувствовал на себе её взгляд. Я не смел пошевелить головой.

— В средней школе я вообще не ходила на занятия. Занималась дома. Поступив в эту школу, я подумала, что, может быть, как-нибудь смогу исправиться. Но всё равно где-то до мая я каждый день проводила обеденный перерыв и время после занятий сидя на крыше. Потом я старалась не ходить на крышу, использовала малейшую возможность, чтобы общаться со всеми. Но всё равно я чувствовала облегчение только тогда, когда в одиночестве копалась в земле.

Аяка подняла взгляд на вечернее небо.

— В конце концов однажды я не вытерпела и пришла на крышу, но там был ты, Фудзисима-кун.

Интересно, когда это было? Ещё задолго до того, как я узнал о ней, Аяка узнала обо мне.

— Я хотела заговорить, но не смогла в тот день. И тогда... и тогда я принесла на крышу несколько горшков с растениями. Думала, что смогу прийти, сделав вид, что занимаюсь делами кружка.

Я уже не мог дышать.

— Возможно, я ещё более неумелая, чем Фудзисима-кун. Знаешь, я ведь очень тебе благодарна, но, наверное, не могу это толком выразить. Поэтому, когда наступит весна...

Тут Аяка замолчала и уставилась на густо поросший сорняками бетон.

Когда наступит весна?..

Ну и дела, Аяка сегодня и вправду какая-то странная. Что ни слово — то укол в сердце. У неё наверняка что-то случилось, нужно расспросить её об этом.

Но не успел я раскрыть рот, как послышался лязг открывающейся двери.

Повернув голову, я увидел фигуру в бледно-зелёном костюме и с впечатляющими длинными волосами. Это была наставник садоводческого кружка Саюри-сэнсэй (все её звали по имени, поэтому фамилии я, по правде говоря, не знал).

— А, вот вы где!

Саюри-сэнсэй на высоких каблуках опасливо ступила на голый бетон крыши и, размахивая руками, подбежала к нам.

— Синодзаки-сан, вас столько дней не было, простудились?

— Уже выздоровела, — ответила Аяка с нервной улыбкой.

— Ясно. Я очень рада. В таком случае, думаю, для вас не составит труда в ближайшее время вынести отсюда эти горшки с цветами.

— А что, здесь что-то будет? — нахмурилась Аяка.

— Групповое фото для выпускного альбома. Соберём всех на крыше и сфотографируем с вертолёта.

Саюри-сэнсэй огляделась вокруг.

— Только здесь всё травой заросло. Не заставлять же вас вдвоём тут всё пропалывать.

Как и сказала сэнсэй, поверхность крыши плотно усеивали сорняки, росшие из почвы, набившейся в стыки между бетонными плитами.

Сэнсэй достала из нагрудного кармана рулетку и начала измерять ширину крыши. Выпускников будет две сотни человек (для муниципальной школы в центре города у нас на удивление много учеников). «Поместятся ли все?» — подумал я.

— Ах да, ведь скоро уже выпуск. Быстро время летит, — грустно сказала Аяка, когда Саюри-сэнсэй ушла. — Но с тобой, Фудзисима-кун, садоводческий кружок пропасть не должен. В следующим году надо кучу новичков зазвать.

Аяка взглянула на чёрную повязку на моей руке. Я молча кивнул.

Впоследствии я снова и снова прокручивал в голове эти слова Аяки. Что она тогда имела в виду?

«Со мной кружок пропасть не должен» — в смысле, с ней и со мной?

Или же только со мной... когда я останусь один?

— Поэтому, Фудзисима-кун...

Начав что-то говорить, Аяка пристально посмотрела мне в глаза. Это был первый раз, когда она не решалась что-то сказать. Первый... и последний. Почему я тогда не заметил этого? Почему не обратил внимания, что это что-то действительно необычайное?

Но тогда, глядя на меня, сбитого с толку, она деланно рассмеялась и покачала головой.

— Извини, ничего.

Так и подошёл к концу тот день. После кружка мы вдвоём отправились в раменную. Мин-сан сильно отчитала Аяку из-за прогулов, и та, пока работала, на нервах била чашу за чашей.

Пока я ел не в меру горькое мороженое со вкусом зелёного чая, на удивление рано объявились Тэцу-сэмпай, Майор и Хиро-сан.

— Мы втроём ходили больного проведать, — сказал Хиро-сан.

— Больного?

— У Четвёртого молодого парня пырнули. Он вышел на торговца Fix’ом, но тот был под кайфом и с ножом.

— Э...

— Всё как-то обошлось, да и ладно. Этот малый — мой кохай.

Тэцу-сэмпай присел на ступеньку аварийной лестницы и глубоко вздохнул.

— Сейчас разъярённые члены клана Хирасака прочёсывают город. Так что, если Тоси вдруг причастен к продаже наркотиков, — сэмпай взглянул в сторону кухни, где была Аяка, и понизил голос, — возможно, они скоро его найдут.

— А ещё, похоже, тот Хакамидзака и вправду наш аспирант, — объявил Майор. — Его Элис ищет, так что скоро, наверное, удастся его захватить.

Я мельком уловил фигуру Аяки на кухне. Если скоро найдут, то и рассказывать необязательно, убеждал я себя. Не хотелось заставлять Аяку тревожиться.

Хотелось верить, что Тоси-сан чисто случайно где-то у кого-то заполучил Fix и подсел на него.

— Чудненько. До возвращения Тоси нам предстоит многому обучить Наруми.

— Тогда начнём с «четыре-пять-шесть».

Эй, разговор свернул куда-то не туда.

Но когда Тэцу-сэмпай, Майор и Хиро-сан окружили меня, я не мог сопротивляться. Я впервые был вынужден играть в «четыре-пять-шесть» на деньги. Почему-то я крупно выиграл, и Тэцу-сэмпай остался мне должен 270 тысяч йен. Проигрывая, сэмпай стал выкрикивать фразы наподобие: «У меня с собой нет, но ставлю десять тысяч!», «Совсем не хочется платить, но ставлю двадцать тысяч!» Что за нелепый тип.

На обратном пути, я хоть и шёл до остановки вместе с Аякой, в итоге ничего не смог сказать. Едва мы перешли мост, как прямо перед нами проехал автобус. Аяка бросилась было за ним, но по дороге остановилась, развернулась и широко мне помахала.

Я и сейчас отчётливо помню её тогдашнюю фигуру.

Её последнюю беспечную улыбку.

Аяку нашли в школьном цветнике на следующей неделе, во вторник. В студёные шесть утра. Учителя и члены физкультурного кружка плотным кольцом окружили кровавое пятно, расплывшееся по твёрдой поверхности бетона. Верхняя половина тела Аяки была на той самой земле цветника, которую она так старательно возделывала на протяжении десяти месяцев. Под открытыми глазами, на иссиня-бледных щеках отчётливо угадывались тёмно-красные тени. Словно боевая раскраска аборигенов.

Ученицы отворачивались и блевали. Учителя отчаянно старались разогнать толпу, но, несмотря на их старания, народ всё прибывал. Стоя в той толпе, я смутно услышал приближающийся вой сирены скорой помощи.

Я безотрывно следил, как крохотное тело Аяки укладывают на носилки, как белый, равнодушный остов машины поглощает её, как скорая уезжает. Когда сирена завыла повторно, я бросился на велосипедную парковку, сорвал цепной замок, вскочил на велосипед и ринулся следом.

Я преследовал скорую, спускавшуюся вниз по дороге. Ледяной ветер резал мне уши.

Я плохо помню, чтобы после того, как приехал в больницу. Серые стены коридора. Лампа, горящая над дверью в операционную. Снующие туда и сюда носилки, звуки шагов медсестёр.

Когда Аяку из операционной повезли прямо в реанимацию, меня выставили из больницы. У входа толпилось много фигур в знакомой школьной форме. Хотя уже было так поздно.

— Фудзисима, что с Аякой?

— Операцию уже провели?

— Скажи, она ведь в норме? Ну же!

Окружённый одноклассниками, я мог лишь смотреть в пол и качать головой. Голоса пронзали мне уши. Больно. Я растолкал толпу и убежал.

На тёмной, хоть глаз выколи, парковке мой велосипед стал холодным, словно заледенел.

Вернувшись домой и забравшись в постель, я попытался представить, как Аяка перебирается через ограду на крыше и прыгает, но у меня толком не получилось. Что же это такое? Что же это делается? Мои плотно сжатые кулаки затряслись. В конце концов подступила тошнота. Отчаянно ей сопротивляясь, я и сам не заметил, как погрузился во что-то среднее между сном и явью, в таком состоянии и проспал.

На следующее утро в телевизионных новостях был репортаж о том, что ученица спрыгнула с крыши старшей школы M. Пара обуви, которую она носила в школе, была аккуратно составлена возле ограждения на крыше. Предсмертной записки на месте не оказалось. На экране показались знакомые ворота и здание школы. Увидев их, я ринулся в туалет и блеванул. Из меня не вышло ничего, кроме желудочного сока.

— Я позвоню в школу, предупрежу, что ты сегодня не придёшь? — спросила сестра с той стороны двери, когда я снова уединился в комнате. Только в такие моменты я был рад, что сестра у меня наблюдательная, прагматичная и спуску не даёт. Наконец раздалось «Я пошла», звук шагов в коридоре стих, и я остался один.

Я остался один.

И снова мысленно вернулся к тому дню на крыше.

Может быть, я что-то не то сказал тогда? Может быть, Аяка что-то пыталась мне передать? Почему она мне ничего не сказала? Может быть, я что-то упустил? Если бы я спросил, она бы ответила? Почему я не спросил? Почему? Несколько раз звонил телефон, но я делал вид, что не слышу. Я снова и снова прокручивал в голове те несколько часов на крыше.

Нарукавная повязка садоводческого кружка с оранжевыми знаками — вот всё, что у меня осталось от Аяки. В тот день эта повязка была на ней. После того, как её насильно на меня нацепили, я забыл про неё и в итоге принёс домой.

Аяка уже тогда решилась?

Я не знал.

Когда я наконец сообразил раздвинуть шторы, за окном уже было темно. Я включил свет, и в оконном стекле отразилось чьё-то ужасное лицо.

Моё лицо.

Отвернувшись от тёмно-синего вечернего неба, я присел на корточки на ковре. Даже холод как будто чувствовал не я.

Увидеться с Аякой мне удалось спустя два дня.

Она покоилась на кровати в бесцветной, неестественно яркой отдельной палате. Я представлял себе отвратительную, похожую на ежа фигуру с множеством подключённых к ней трубок, шлангов и непонятных приборов, но увидел лишь капельницу. Благодаря этому я понял, что передо мной действительно Аяка. В конечном итоге понял. Остриженная наголо и плотно замотанная в повязку голова Аяки была утоплена в подушку и казалась какой-то неестественно маленькой.

Я уселся на табуретку и всё глядел на эти бледные веки, которым больше не суждено было подняться. С другой стороны кровати врач, повернувшись к матери Аяки, объяснял ей разницу между смертью мозга и вегетативным состоянием.

Какая здесь может быть разница, подумал я.

Она всё равно больше не сможет ни говорить, ни смеяться.

Странно, что мне никто ничего не сказал за всё время, пока я здесь. Возможно, приняли за родственника, раз пришёл с самого утра, хотя в это время начинаются школьные занятия. Доктор меж тем заговорил об эвтаназии и о том, сколько составят ежедневные расходы на систему жизнеобеспечения. А может быть, это был никакой и не доктор, а равнодушный сотрудник страховой компании. Кто бы он ни был, лучше бы заткнулся. Как он смеет вести такие разговоры в присутствии Аяки?

Почему Аяка должна через это проходить?

Во мне вдруг вскипела злоба.

Кто это сделал? Кто довёл Аяку до такого состояния? Что записал Бог в свою книжку на странице Аяки? Очень глупая была мысль, но я не мог её сдержать. Пусть бы в каком-нибудь незнакомом месте кого-нибудь незнакомого кололи, расстреливали, переезжали, но Аяку-то за что?

Сидя на твёрдой больничной табуретке, обхватив колени руками, я изо-всех сил сдерживался, чтобы не выплеснуть эту мысль на кого-нибудь.

Потом несколько раз приходили одноклассники навестить Аяку. Все они больше пугались при виде моего лица, нежели Аяки. Кажется, они говорили что-то вроде «не унывай», «школу прогуливать нельзя», но я толком не помню.

Не успел я оглянуться, как остался в палате один. Только я и остов Аяки. Проникающие сквозь занавески лучи зимнего солнца понемногу тускнели.

Не в силах больше терпеть, я выволок своё занемевшее тело прочь из больницы, вернулся домой и заперся у себя в комнате.

Весь следующий день, а также день после него я не выходил из комнаты.

Снова идти в больницу я не желал. Не хотелось сталкиваться с одноклассниками, да и видеть Аяку такой было слишком тяжело.

— Ты уже, наверное, целую неделю прогулял? — сестра стучала в мою дверь. Я покачал головой. Хотя и не видела моей реакции, сестра поставила перед дверью чашу с большой порцией рисовой каши, после чего отправилась на работу.

Я не притронулся к каше, и она совершенно остыла. Когда перевалило за полдень, я впервые за три дня открыл окно и вдохнул уличный воздух. Мне обожгло горло и лёгкие. Изо рта вылетал отчётливый белый пар — казалось, его можно пощупать руками. Чистое небо слепило глаза, так что им тоже было больно.

Таким же ясным небо было в тот день, когда мы с Аякой в последний раз были вместе на крыше.

Мне показалось очень странным, что я сам стал таким. Только от того, что кто-то другой, а не я, спрыгнул с крыши. Всего лишь от того, что кто-то другой, а не я, не сможет больше ни говорить, ни смеяться.

Должно быть, я, каким я был три месяца назад, посмеялся бы над собой теперешним. Либо же...

Вдруг прозвенел звонок. Я испуганно нырнул под окно. Когда я замер, раздался второй звонок. И третий. Наконец, целый шквал звонков. Непрерывная череда пронзительных электронных звуков била по ушам. Кто это? Что за дела такие, дети балуются?

Наконец звонок оборвался, немного погодя послышался тихий звук выхлопной трубы. Я осторожно выглянул из окна на дорогу. Прочь удалялся скутер с маленькой фигурой, одетой в камуфляж. Вот он свернул за угол и скрылся из виду.

Это был Майор.

Зачем Майор был здесь?

Я сбежал по лестнице и открыл входную дверь. На выложенной камнем дорожке одиноко покоилась совершенно чёрная коробка. Наверху была знакомая белая надпись: «Цветок». Дрожащими руками я поднял коробку, сорвал скотч и открыл.

Изнутри повалил белый пар. Из матовых белых кусочков сухого льда выглядывали два круглых прозрачных пластиковых стаканчика. Поверхность мороженого десерта покрывал какао-порошок.

Тирамису.

«Взбодри меня».

Я отнёс коробку на кухню, уселся на пол, вытащил один стаканчик и зачерпнул из него. Глотать было невыносимо трудно. На второй ложке я закашлялся. Было холодно, сладко и больно.

Съев оба мороженых, я безотрывно следил, как испаряется сухой лёд из коробки. Спустя огромное количество времени тяжесть и холод, которые я ощущал на своих коленях, наконец совершенно исчезли.

Когда я залез в ванну, мне почудилось, будто мои кости и мышцы распадаются на части.

Не успел я опомниться, как наступило пять вечера. Вытеревшись, я оделся и вышел из дома.

Я не был здесь всего какую-нибудь неделю, но, казалось, «Раменный цветок» изменился до неузнаваемости. Внутри кафе было полно посетителей, люди с чашами в руках сидели также снаружи на стульях и ящиках из-под пива. Для данного заведения это было привычной картиной. Только Аяки не хватало.

Мин-сан бросила беглый взгляд на меня, замершего в дверях. Офисный служащий, который за порцией гёдза [5] почитывал спортивную газету, тоже изучающе меня оглядел.

— Оба съел? — спросила Мин-сан. Я кивнул.

— Ясно. Второе было порцией Аяки.

Слова Мин-сан больно кольнули.

Спасаясь от яркого света кафе, я направился к чёрному ходу. У тёмного входа в здание я увидел только Тэцу-сэмпая. Он сидел на второй ступеньке и читал журнал, посвящённый патинко. Когда я уселся на сложенные друг на друга старые покрышки, он только раз поднял взгляд, но ничего не сказал. Я тоже не знал, что сказать, поэтому молча слушал выкрики заказов и перестук посуды, доносившиеся из раменной.

В конце концов Тэцу-сэмпай поднялся. Я испуганно выпрямился.

— Наруми. Ты просил научить тебя боксировать.

— ...Э. А, да.

— Я тебе 270 тысяч задолжал. Обучу бесплатно. За два года.

— Но...

— Вставай. Раздевайся, — сказал он не терпящим возражения тоном.

Я поднялся и снял куртку.

— Почему ты захотел научиться боксировать?

Я рассеянно посмотрел на Тэцу-сэмпая, после чего перевёл взгляд на свои сухие, облупленные ладони.

— ...Потому что хочу... стать сильным.

— Угу. Тогда какой, на твой взгляд, самый быстрый способ стать сильным?

Я растерялся. Я не совсем понимал, к чему клонит Тэцу-сэмпай.

— Ну... наверное, тренировки?

— А вот и нет. Правильный ответ, — Тэцу-сэмпай вытащил из лежавшей рядом сумки два рулона бинтов, — это как следует наматывать бинты.

— Э...

— Боксёра от обычных людей отличает не сила или слабость. А то, может ли он спокойно бить других. Если бить человека, своим же рукам станет больно. Ну и противнику станет больно. Если представишь себе боль противника, сам людей бить не сможешь. Поэтому нужны бинты.

Тэцу-сэмпай плотно обмотал мне руки бинтами. Когда я сжал ладони, мне показалось, что они не мои, а чьи-то ещё. После этого сэмпай вытащил из сумки пару полиуретановых боксёрских лап и надел их на себя.

— Ну что, бей. Можешь бить куда угодно.

Я опустил голову, не решаясь ударить. Руки не поднимались.

— Давай же, бей! У всех бывают моменты, когда полезно что-нибудь ударить. Ни о чём не думай и бей.

Я поднял глаза. Тэцу-сэмпай улыбался.

— Уж с твоими никчёмными ударами я справлюсь.

Внезапно у меня задрожали плечи. Что-то вязкое стало подниматься от таза к бокам. Казалось, если не начать двигаться сейчас же, я закричу что-то невразумительное. Поэтому я поднял сжатые кулаки.

Выброшенный вперёд правый кулак глухо врезался в боксёрскую лапу. По обмякшим локтю и плечу пробежала тупая боль. Не обращая на неё внимания, я взмахнул левым кулаком. Ровно на расстоянии вытянутой руки он наткнулся на лапу. Боль передалась даже зубам. Правой. Снова левой. Правой. Я со всей решимостью продолжал колотить крупную фигуру Тэцу-сэмпая. Несмотря на то, что я лупил куда ни попадя, кулак неизменно врезался в лапу, и назад передавался ответный толчок. Больно. Когда бьёшь человека, самому становится больно. Это была крайне простая и убедительная истина. Интересно, Аяке было больно? Или она даже не успела ощутить боль? Выступивший пот попал в глаза, и всё вокруг расплылось. Я не слышал ничего, кроме своего сбившегося дыхания и ударов кулаков о лапы. Это были звуки моего реального мира, и моя реальная боль.

Не знаю, сколько длился наш спарринг. Следующее, что помню, — я согнулся, опершись обеими руками о старые покрышки и судорожно пытаясь отдышаться. В результате интенсивной тренировки гудело в ушах и щемило в груди. Пот катился со лба на подбородок.

И только тогда я наконец осознал, зачем пришёл сюда. Ради того, чтобы сделать что-то для Аяки. Ради того, чтобы сделать что-то для себя самого.

Подняв лицо, я встретил ясный взгляд Тэцу-сэмпая.

— Ещё будешь?

Я покачал головой.

— Спа... сибо. На сегодня... хватит.

Я размотал бинты и отдал их сэмпаю. Тело всё ещё горело. Оно и неудивительно. Ведь я живой. Возможно, Аяке даже это жжение уже не суждено ощутить, но я-то ещё стою на своих двоих.

— Я иду к Элис.

Весь свет в комнате был погашен, но отсветы, бросаемые десятками мониторов, тускло её освещали. Фигура Элис, сидящей на дальнем конце кровати, за счёт блестящих длинных чёрных волос напоминала стеклянный флакон. Флакон, внутри которого горят бесчисленные звёзды Млечного Пути.

— Так я выражаю своё горе. Просто никаких других способов не знаю, — сказала Элис, продолжая сидеть ко мне спиной.

В темноте раздавались звуки клавиш, нажимаемых с огромной скоростью. Казалось, это звуки выстрелов автоматических винтовок, какими пользуются на войне на другом конце Земли.

— Я изучила её карту больного. Хотя и сама понимаю, что делать это было необязательно. То, что надежды на выздоровление нет, лучше всех знаешь ты, ведь ты видел её своими глазами.

Надежды на выздоровление... нет.

Видимо, нет. Вот и доктор так же сказал. Остаток жизни Аяка проведёт в постели, как тёпленький овощ.

— Но, несмотря на это, ты явился сюда. А я-то думала, ты запрёшься в своей комнате или, там, вены себе порежешь.

— Вот как.

Я присел на краешек кровати. Элис прекратила печатать и повернулась ко мне. Разноцветная пижама, освещённая лишь светом мониторов, переливалась серебром. В глазах сиял зыбкий свет, который, казалось, тотчас же угаснет при малейшем прикосновении.

— ...Даже после таких слов ты не злишься.

— А?

— Нет. Ничего. Извини.

Мне показалось, я услышал что-то необычайное. Как Элис извиняется.

— Не вижу причины злиться. Ведь если бы меня оставили одного, я бы, наверное, так и поступил.

— Ясно. Тогда стоит поблагодарить хозяйку, которая делает такие вкусные замороженные десерты.

Я кивнул.

— Я тебя слушаю.

— Элис, ты ведь детектив, верно?

— Не просто детектив. NEET-детектив.

— Не выходя из комнаты, ты изучаешь мир и открываешь истину, ведь так?

— Именно так, — Элис печально усмехнулась, будто самой себе.

Не то чтобы я верил в этот громкий девиз. Просто больше мне просить было некого.

— Тогда, — я сглотнул, — я прошу тебя провести расследование.

Хотя и сам произнёс эти слова, прозвучали они до нелепого абсурдно.

Некоторое время я смотрел в большие бездонные глаза Элис, чуть не задыхаясь в ожидании ответа. Наконец едва слышным голосом она прошептала:

— Что ты хочешь узнать?

— Почему Аяка... стала такой.

Элис опустила свои длинные ресницы. Казалось, она то ли задумалась, то ли навострила слух, услышав что-то, чего не должна была услышать.

— ...Ты помнишь, что я говорила раньше? Сущность детектива — выступать от имени мертвецов. Вскрывать могилы и извлекать утраченные слова. Ранить живых только затем, чтобы восстановить честь умерших, и позорить мертвецов только затем, чтобы утешить живых.

— Я помню.

Элис открыла глаза.

— Тогда спрошу ещё раз. Возможно, что я своими действиями открою истину, которую Аяка хотела скрыть. Которая разрушит покой, основанный на твоём неведении. Ты всё равно хочешь узнать?

На секунду я заколебался. То, что Аяка хотела скрыть. Было ли такое? Да, наверное, было. Такое, чего она не могла мне рассказать.

И всё же.

Несмотря на это, я...

— Я хочу узнать.

Элис глубоко вздохнула.

— Хорошо. Я возьму это дело. Платы не нужно, ответ мне уже известен.

Я выпучил глаза от удивления.

— ...А?

— То, что ты хочешь узнать, я уже узнала. Жаль только... слишком поздно.

— М-м, тогда...

Резкий взгляд Элис оборвал мои слова.

— Сейчас в этом нет никакой загадки. Не нужно размышлять над тем, почему она хотела умереть. Мне интересно узнать другое.

— О чём ты...

— Мне интересно узнать, почему Аяка решила покончить с собой именно в школе.

На миг я совершенно обомлел. Я перестал понимать, о чём говорит Элис.

— В понедельник перед происшествием Аяка не пришла на занятия. Ты и сам это знаешь. Но после окончания занятий она зачем-то пошла в школу. Есть несколько свидетельских показаний. Домой после этого она не вернулась. По словам охранника, когда в понедельник вечером он делал обход, то обнаружил дверь на крышу северного корпуса открытой и запер её на ключ. Иными словами, Аяка тогда спряталась на крыше. Затем дождалась утра и спрыгнула. Понимаешь, да? Выбор крыши как места для смерти не был внезапным порывом — она с самого начала собиралась так сделать. В таком случае возникает вопрос: почему?

По моей спине пробежал холодок.

Причина выбора крыши как места для смерти. Выбора... места для смерти?

— Лично я не понимаю. Я не понимаю почему. Мне нужно узнать почему. И поэтому я прошу о помощи тебя. Того, кто был к Аяке ближе всех на протяжении этих двух месяцев.

— Меня?.. Но зачем, зачем тебе вообще это знать?

У Элис поползла вверх одна бровь. Глаза широко распахнулись от удивления. На лице отразилось странное сочетание гнева и удивления.

— Зачем? Ты спрашиваешь, зачем мне это? И этот вопрос я слышу от тебя? Тот, кто хочет узнать причину прыжка Аяки, спрашивает меня о подобном?

— А...

— Причина та же, что и у тебя. Мне тоже нужно знать. Ведь я должна была не дать Аяке прыгнуть. Если бы я разобралась во всём раньше, то смогла бы её остановить. Аяка стала такой из-за меня. И даже сейчас мне нужно узнать, мне нужно что-нибудь предпринять, а не то я, а не то я... — повторяла Элис голосом загнанного в угол человека, снедаемого собственными мыслями.

Я проглотил подступавшее изнутри чувство. Что это, что это за чувство, которое я испытываю в присутствии этой маленькой девочки? Утрата. Горесть. Мучение.

— Так поможешь мне, так ведь? Это и будет оплатой.

Элис смотрела на меня с надеждой. Зыбкий свет. Звёзды внутри флакона. Казалось, он разобьётся в любой момент.

И поэтому, когда она протянула ко мне руку, я...

Осторожно взялся за неё.

— Хорошо. Я ведь твой помощник, не так ли?

На лице Элис возникло удивление.

Ледяные кончики пальцев.

Глаза, в которых скопилась влажная тьма.

В конце концов их тронула улыбка.

____________

1. Кагами-моти — японское традиционное новогоднее угощение, лепёшки из рисовой муки.

2. Тренч, тренчкот — модель дождевого плаща.

3. Ясукуни — святилище в токио, где поклоняются душам погибших воинов. «встретимся в ясукуни» — фраза, которую японские солдаты говорили друг другу, чувствуя близкую смерть на поле боя.

4. См. рассказ «любовь есть замысел, а замысел есть смерть» дж. типтри-младшего.

5. Гёдза — прожаренные и пропаренные пельмени с разнообразными начинками.