И я продолжил жить, не в силах ничего с этим поделать.

Проявляя ненужную твёрдость, мы не можем даже сбежать из этого мира, если Ангел не ведёт нас за руку.

Кстати говоря, полиция изучила вещества, обнаруженные в теле Аяки, и уже проследила цепочку до Тоси, а затем и до Хакамидзаки. Впрочем, чего удивляться? Японская полиция отнюдь не бессильна. Просто они очень осторожничали со сбором улик, поскольку Хакамидзака Сиро — сын политика. А тут куча NEET'ов ворвалась толпой и перевернула всё вверх дном. Это, состроив кислую мину, рассказал мне по секрету следователь, что допрашивал меня. Видимо, знакомый Тэцу-сэмпая.

Я отделался однократной дачей показаний, а вот нескольких людей из клана Хирасака, и Четвёртого в том числе, забрали в полицию. Возможно, нас с Элис сразу же отпустили благодаря Четвёртому, который что-то сочинил и выгородил нас. Я так думаю, потому что при расставании он сказал что-то вроде «с меня причитается».

Хакамидзака Сиро умер ещё до прибытия скорой. Кроме него, ещё пять человек, участвовавших в изготовлении и сбыте Fix'а, скончались в больнице от шока, вызванного передозировкой.

После чего ангельские крылья исчезли из города.

Банальнейший финал.

Никаких других подробностей я не знал. Потому что с тех пор ни разу не заглянул в «Раменный цветок».

Закончился январь, февраль прошёл тихо. Несколько раз шёл снег. В конце месяца прошли итоговые экзамены, и число моих неудов увеличилось до трёх.

Кружком я ни разу не занимался. Слишком тяжело было вспоминать об Аяке. «И почему мне тяжело?» — думал я, глядя из окна класса на заброшенный цветник. Ведь всё просто стало так, как до встречи с Аякой. Тогда мне и в голову не приходило, что тяжело быть одному.

Конечно, это из-за того, что я познал её — теплоту от того, что кто-то рядом с тобой. Поэтому я старался о ней забыть. Пытался впредь больше ни с кем не общаться. И одноклассникам, которые беспокоились и пытались заговорить, я ничего не отвечал и только качал головой. Когда закончились дополнительные экзамены, я снова перестал ходить в школу.

«Всё стало, как было до встречи» — чушь это всё.

Отсутствие Аяки саднило глубоко в моём сердце.

Временами я невольно вспоминал Аяку. Например, по ночам, когда сидел, поджав ноги у себя на кровати, и всё разглядывал чёрное небо по ту сторону матового стекла.

Ещё я вспоминал холодную руку Элис, вкус щербета, приготовленного Мин-сан, стук костей о чашу, окружённую четвёркой, звуки смеха.

Но все эти вещи существуют не для меня. Если воображу, что они существуют для меня, и останусь рядом, то однажды правда всплывёт наружу — и тогда всё отнимут, осквернят, лишат и оставят наедине с жалкой пустотой.

Так что лучше сразу держаться подальше.

И тогда, даже если я буду один, никто не окликнет меня. Никто не назовёт меня по имени.

Но однажды ночью вдруг зазвонил мой мобильный телефон. Это был первый день весенних каникул, до которых я так и не показался в школе. Я, не выключая света, отрешённо валялся на кровати у себя в комнате, поэтому рука неосознанно потянулась и схватила мобильник.

— Это я. Немедля приходи к школе. К твоей старшей школе. Жду тебя у ворот.

Это была Элис. Это точно был голос Элис.

Не веря своим ушам, я на некоторое время утратил дар речи и просто ошеломлённо глядел в потолок.

— Что с тобой? Ты же не думал сейчас ложиться спать? Ночь для меня — время активной деятельности, а ты мой помощник, как ты можешь помышлять о сне? Сейчас весенние каникулы, скорей собирайся и выходи.

— По... — не в силах выдавить ни слова, я несколько раз поперхнулся. — По... почему? Школа?

Она хоть понимает, который сейчас час?

— Три часа тридцать пять минут пополуночи. У тебя тридцать минут, чтобы явиться. Не смей заставлять меня ждать снаружи.

— Но почему я...

— Хватит тормозить на каждом слове. Ты мой помощник. Ты же не забыл, что твой контракт ещё в силе? Мне нужно во что бы то ни стало кое-что тебе показать, поэтому хватит упираться, скорее выходи из дома.

Затем связь резко оборвалась.

Некоторое время я так и этак вертел в руках мобильник, внимательно разглядывая его. Весь этот разговор казался плодом моего больного воображения. Однако на жидкокристаллическом дисплее действительно имелась запись о принятом звонке.

Хочет что-то мне показать?

Я думал проигнорировать вызов и лечь спать. Ведь я решил больше с ней не встречаться. Но закрыв глаза и ворочаясь в постели, я всё не мог прогнать из головы одно слово, сказанное Элис.

Школа. Что-то, что я должен увидеть.

Видимо, это связано... с Аякой?

Поднявшись с постели, я осторожно, чтобы не разбудить сестру, спустился по лестнице и вышел за дверь. Уже миновала неделя равноденствия и стало наконец достаточно тепло, чтобы можно было выходить наружу без верхней одежды.

Я поставил ногу на педаль велосипеда. Ночной ветер мягко ласкал моё тело.

— Опоздал на двенадцать минут.

Отчитала меня Элис. В том же виде, что и в тот день, — чёрное платье, шляпка с вуалью, мягкая игрушка — она сидела на корточках под воротным столбом.

Прямо у ворот М-старшей. Я впервые пришёл в школу посреди ночи. Редко расставленные вдоль стены люминесцентные фонари освещали школьное здание слабым, бледным светом. В углу окна на третьем этаже отражалась луна, разбитая на множество осколков. Вокруг не было ни души.

— Поскольку ты, видимо, не совсем хорошо это понимаешь, скажу ещё раз: я хихикомори. Время, проводимое за пределами комнаты, для меня замедляется по экспоненте. Ты, возможно, думаешь, что прошло всего двенадцать минут, но прибавь к ним ещё двадцать пять, которые ушли на дорогу сюда.

— Извини. Только мне кажется, лучше не шуметь: ночь на дворе.

Элис молча поднялась. Дрожащей рукой она крепко ухватила меня за ремень.

— Веди меня на крышу. Ту, где всегда горшки с цветами стояли.

— На крышу?.. Но...

— Я NEET-детектив, забыл? Сигнализация отключена, и ключ у меня с собой.

Откуда он у тебя?

— Спроси у Майора, где он его раздобыл, я не знаю подробностей. Идём.

Майор... Я уже давно считал, что он похож на преступника, стало быть, так и есть? Но почему крыша?

Элис больше ничего не объяснила. С выражением вроде «придёшь — узнаешь», она изо всех сих толкала меня в спину. Вздохнув, я принял связку ключей.

Я открыл дверь и ступил на столь знакомый, испещрённый неровностями бетон. На крыше было совершенно темно. Ведь здесь не было ни единого осветительного прибора. Фонари светили слишком низко, звёзды сверкали чересчур высоко.

По ту сторону ограждения поблёскивал ночной пейзаж. За рекой, в окрестностях станции, сияли, словно насмехаясь над ночью, яркие огни, но стоило повернуться к ним спиной, как на нечёткой границе между землёй и ночным небосводом оставались лишь разбросанные огоньки в окнах домов да свет передних фар автомобилей.

Я был благодарен темноте. Ведь, если бы было светло, я бы обязательно стал думать об Аяке.

— О, эта штука — то, что нужно. Можно на неё забраться? — спросила Элис, крепко стискивая ремень у меня за спиной. Я поднял голову и увидел огромную чёрную дыру, зияющую в ночном небе... да нет, это был всего лишь силуэт водонапорной башни.

— ...Полезем на неё?

— Чем выше — тем лучше.

Я хотел сказать, что в такой темноте лезть очень опасно, но взгляд Элис не терпел возражений. Однако, когда дело дошло до собственно подъёма, мне стоило огромного труда затянуть наверх беспомощную Элис.

— Ну кто придумал эту лестницу? Неужели было так трудно подумать о том, что ей будут пользоваться люди моей комплекции? — пожаловалась запыхавшаяся Элис, прильнув к ненадёжной, полого поднимавшейся крыше водонапорной башни.

— Ну, для начала было бы неплохо оставить игрушку внизу...

— Ты что, предлагаешь мне проводить мучительное время за пределами комнаты без Лиллилу? Нет, я знала, что ты бесчувственный и жестокий человек, но чтобы настолько!

— Я понял, понял, извини.

Она сердилась не отпуская моей одежды, поэтому звучало это не очень-то убедительно.

— Ну и что теперь будем делать, НЛО вызывать?

— Ждать рассвета.

— ...А?

— Вот здесь будем сидеть и ждать, пока рассветёт.

У меня на какое-то время язык отнялся.

Я хотел что-то возразить, но когда увидел, как Элис, зарывшись подбородком в мягкую игрушку, пристально разглядывает бетонную поверхность крыши, не смог произнести ни слова.

Она сказала, что хочет мне что-то показать. Получается, Элис ради меня, ради меня одного, вылезла из своей комнаты-скорлупы, уставленной приборами, и ждала на улице?

Я присел рядом с Элис и почувствовал её тепло.

Слышно было лёгкое шептание ветра, звук автомобильных выхлопов вдалеке да совсем близко — дыхание Элис.

Не знаю, сколько времени так прошло. Небо обретало синеву, словно сквозь ночную темноту просачивалась чистая вода. Сияние уличных огней поблекло. Окутавший крышу мрак тоже понемногу рассеивался, и стал виден бетон, полностью заросший сорной травой.

— Аяка, — тихонько произнесла Элис, — и правда ушла, ничего тебе не сказав?

Закусив губу, я кивнул.

— Вот как. В таком случае я верну эти потерянные слова. От имени мертвеца.

— ...А?

— Я о причине, почему Аяка спрыгнула с крыши школы. Совсем скоро рассветёт.

В этом, говорила Элис, единственная загадка.

Загадка, которая связала нас с Элис.

— ...Так ты поняла?

— Знаешь, Аяка спрыгнула с крыши, чтобы её закрыли.

— ...Че... го?

— Не понимаешь? Чтобы никто не мог вступить в священные пределы, в которых вы вместе проводили время, она спрыгнула вон с того здания. Кажется, здесь хотели проводить съёмки для выпускного? Но в случае самоубийства руководству школы ничего не остаётся, как в целях безопасности перекрыть все выходы на крышу. ...Гляди, началось.

Началось? Что началось?

Проследив за взглядом Элис, я снова посмотрел на крышу.

Очень медленно, словно в замедленной съёмке, свет первых лучей солнца полился из-за наших спин. Окрестности наполнил свежий утренний воздух, в котором мягко замешались свет и темнота. И тогда я заметил.

Поначалу это было лишь смутное странное ощущение. Однако по мере того как трава на бетоне, освещаясь мягким солнечным светом, снова становилась зелёной, то здесь, то там, стал проступать ярко-красный.

Это были цветы.

Среди травы, густо покрывавшей всю поверхность крыши, вытянулось бессчётное число стебельков. Лепестки на их концах, словно встречая утреннюю зарю, понемногу раскрывались.

Мне хотелось закричать. В горле застрял горячий комок. Красные звёздочки, поднимавшиеся среди тёмной зелени, рисовали отчётливую форму.

— Гляди-ка, посажены по кругу... а, нет, здесь два... нет, три круга?.. — тихо, едва различимо, шептала Элис.

Я, крепко сдавив пальцами колени, замотал головой. Нет. Никакие это не круги. Это М внутри G внутри С.

Наша эмблема.

Символ, соединявший нас с Аякой.

Цветы полностью раскрывались в утренних лучах, словно запечатлевая радость на бетонном лице. Не знаю, как долго мы с Элис наблюдали за ними.

— Мак сомнительный, — не отводя взгляда от нашего символа, пробормотала Элис. — Цветёт на рассвете. Затем осыпается за один день.

Я кивнул, тоже не сводя глаз с цветов. Грудь сдавила боль. Горячий комок всё ширился. Я остался один. Под этим флагом я остался один. Рядом больше никого. Зачем? Зачем она оставила это? Зачем напоминает о себе?

— Возможно, разум Аяки и был замутнён наркотиком. Но напоследок она вспомнила об этом. О том, что нужно защитить это место, — произнесла Элис тонким, но уверенным голосом.

— Знаю я, — рыдание пробивалось сквозь мою речь.

— Аяка думала о тебе.

— Знаю я!

Ну и что теперь? Не это мне было нужно. Я просто хотел, чтобы Аяка была здорова. Только и всего. Только лишь это.

— Само собой, это всего лишь мои догадки. Как было на самом деле, я не знаю. Слова мертвецов, выкопанные из могилы...

— Замолчи!

— ...в конечном счёте существуют лишь для того, чтобы утешить живых. Я не знаю, что на самом деле думала Аяка. ...Однако, — Элис легонько положила свою руку поверх моей, лежащей на колене, — эта красота — самая настоящая. Это единственный факт. Поэтому ты должен его принять. Верно говорю?

Эмблема из цветов перед моими глазами вдруг расплылась. Утренняя крыша растворилась в море. После того, как одна капля стекла по щеке и упала, слёзы полились одна за другой, заливая мой мир. Это был первый раз, когда я плакал после ухода Аяки.

Почему люди оставляют после себя только эти чувства? Лучше бы и воспоминания забирали вместе с собой. Теперь их уже не стереть. Теперь мне предстоит жить, всё время выискивая в этом пейзаже слова Аяки.

— Наруми. Ты сердишься на меня... из-за того, что показала тебе это?

Я замотал головой, разбрызгивая слёзы по сторонам. Я уже и сердиться толком не мог.

— Так вот, злись, если хочешь. Я ведь уже говорила. И то, что Аяка стала такой, и то, что ты страдаешь, — всё это моя вина.

— Прекрати!

— Я могу взаимодействовать с миром только таким способом. Поэтому можно на меня сердиться. Можно меня во всём винить.

— Прекрати!

Выкрикнув это, я повернулся к Элис. Мне показалось, её большие глаза тоже были влажны. Но, возможно, то были мои слёзы.

— Разве не глупо так жить? Если грустишь — плачь как все, если злишься, — кричи как все, если радуешься — смейся как все, если чего-нибудь хочешь — так и скажи, почему ты не можешь так просто?

— Потому что я та, кто я есть, неужели непонятно?

— Непонятно!

Я смахнул руку Элис, стискивавшую мою одежду.

— Наруми! Подожди...

Я спрыгнул с водонапорной башни. Колени и поясница отозвались болью. Элис что-то сказала. Проигнорировав это, я влетел в дверь и сбежал вниз по лестнице. Я и сам не понимал, на что был зол. Во всяком случае, не на Элис, не на Аяку и не на себя.

Давясь слезами, я бежал по утренним улицам. Лёгкие жгло изнутри. На пешеходном мосту солнце застигло меня, осветив в упор.

Я остановился и, опершись локтями о перила и повесив голову, ещё какое-то время проплакал. Мои слёзы исчезали в песчаной пыли, поднятой проезжавшими фурами.

И всё же я был трусливым, глупым, толстокожим, бессердечным сопляком. Иррациональный гнев сошёл на нет в тот же день, да и слёзы больше не появлялись.

Человек ко всему привыкает.

Скажу больше: мне это не кажется чем-то грустным.

Чем-то грустным это, наверное, кажется лишь одной персоне где-то на небесах.

Нам остаётся только каждый день понемногу сердиться, понемногу смеяться, понемногу печалиться, повинуясь тому, что накарябано в его записной книжке.

Поэтому спустя два дня, вечером, я завернул своё ослабевшее тело в пальто и, кое-как правя велосипедом, отправился в больницу.

Аяка продолжала спать.

С закрытыми глазами она неподвижно лежала на одинокой кровати посреди чересчур чистой и светлой комнаты. На её лице не было ни кровинки. По словам медсестры, она дышала. Но грудь её совершенно не двигалась. Было так тихо, что, казалось, был даже слышен звук капель, проходящих по трубке.

Тело Аяки действительно находится здесь, думал я.

Но где находится её душа — неизвестно.

Вряд ли она в том сиянии за дверью, которую я видел под воздействием наркотика. Это место было частью меня самого. И Хакамидзака тоже отправился в свою собственную внутреннюю тьму. Возможно, будучи запертыми внутри собственных тел, мы и не можем больше никуда отправиться.

— А, так ты, наверное, и есть Фудзисима-кун? — услышав слова медсестры, я поднял голову. — Думаю, это были дети из класса Аяки-тян. Они просили кое-что тебе передать, если ты придёшь её навестить.

Медсестра взяла это с полки у стены и передала мне. Упаковка оригами с десятью листками. На обложке перманентным маркером было написано: «норма Фудзисимы».

Когда я растерянно посмотрел на медсестру, она рассмеялась и указала на кровать. И тогда я наконец заметил. У изголовья висела нить с привязанным к ней множеством журавликов [1]. «От класса 1-4», — гласила надпись на полоске бумаги.

— Если что, сразу зови, — сказала медсестра и вышла из палаты.

Я остался один.

И всё смотрел на пластиковую упаковку с оригами.

И почему все никак не забудут обо мне? Сколько раз ни заговаривали — я ни разу не ответил. Уже и не показывался там столько времени.

Если продолжать так сидеть — снова потекут слёзы. Поэтому я сел на табуретку и вынул оригами из упаковки.

Даже на то, чтобы сложить десяток, ушла уйма времени. Все журавлики вышли измятые, неказистые. Я повернулся к кровати, чтобы нанизать их на нить, и вдруг обратил внимание.

На низенькой полке по ту сторону кровати был выставлен странный набор предметов — вероятно, подарки от навещающих.

Колода цветочных игральных карт в прозрачном футляре размером с ладонь.

Пластиковая модель танка.

Корзинка засушенных цветов (единственный нормальный подарок).

Алая баночка 350 мл.

Присев на краешек кровати рядом с лицом Аяки, я некоторое время разглядывал подарки.

Это неправда, что никуда мне не добраться. Ведь мои ноги всё ещё ходят. Вот Аяка уже лишена даже этого. Есть место, куда мне нужно пойти.

Снова повесив на спинку кровати нить, на которой стало на десять журавликов больше, я собрался выйти из палаты, но вдруг замер.

Мне показалось, что я что-то услышал. Я повернулся. Мне послышалось, будто меня кто-то позвал. Конечно же, мне показалось. Аяка всё так же неподвижно лежала посреди комнаты, выкрашенной в монотонный кремовый цвет. Но я кое-что заметил. Подскочив к кровати, я заглянул в её лицо.

Её веки были слегка приподняты.

Я различил цвет её глаз. Конечно, она не смотрела на меня. Наверное, взгляд Аяки проходил сквозь моё лицо, сквозь потолок больницы, сквозь распростёршееся наверху абсурдно голубое весеннее небо. Наверное, он был устремлён к той приоткрытой двери.

Моя рука двинулась сама по себе. Она снова и снова давила на кнопку вызова медсестры. Послышался топот множество ног, они окружили меня. Медсестра отодвинула меня и приблизила своё лицо к лицу Аяки. Она сказала позвать врача, и другая медсестра торопливо вышла из комнаты. В конце концов женщины и мужчины в белых халатах толпой окружили кровать. Они стали шумно обсуждать, как там ритмы головного мозга и реакция зрачков на свет, а меня выдворили из палаты.

Ошеломлённый, я сидел на диване в коридоре. Вышел совершенно седой врач и поведал мне следующее. Пока непонятно. Без подробного обследования ничего сказать нельзя, но такое изредка случается. Вероятность ничтожна, но она существует.

Поэтому сегодня мне следует пойти домой.

Я мог пропустить это мимо ушей и остаться ждать.

Но было место, куда я должен был пойти. Поэтому я кивнул и поднялся.

Проехав по мосту, миновав столичную автостраду и объехав станцию по широкой дуге, я впервые за полтора месяца показался в «Раменном цветке».

— Я тут новый «рамен с кунжутом и сливочным маслом» придумала, попробуй-ка, — сказала как ни в чём не бывало готовившая Мин-сан, завидев меня. Таким тоном, будто я был здесь и вчера, и позавчера. Когда я услышал это, в моей груди слегка защемило... но я сдержался.

— ...Думаю, и кунжут, и масло сами по себе подходят, но вот вместе... не знаю даже.

Я хочу сказать, невкусно это, наверное.

— В общем, попробуешь, скоро будет готово.

— Извините, мне к Элис нужно.

— Хм? А, ага.

Мин-сан высунулась из-за прилавка и похлопала меня по плечу.

— Ох, и злится же она. Будь готов.

Ух. Значит, злится, всё-таки.

— Только на этот раз мороженого нет. Помощи не жди. Удачи.

Мин-сан коварно ухмыльнулась и с размаху подтолкнула меня в спину. Ничего не поделаешь. Сам во всём виноват.

Морозный воздух в офисе NEET-детектива щипал кожу. Казалось, будто к холодному ветру, вылетавшему из кондиционера, подмешаны острые льдинки. Фигура Элис в пижаме продолжала сидеть ко мне спиной. И даже чёрные волосы, струящиеся по постели подобно многочисленным притокам, казались в этот раз стеклянными клинками.

— Будет тебе, не нужно передо мной извиняться. Вот ни капельки не нужно. Да, в тот день меня бросили на водонапорной башне и я два часа была вынуждена чувствовать себя, как заброшенный спутник на геостационарной орбите, но, конечно, чтобы ты должен был из-за этого извиняться — такого нет и на этом свете быть не может. Ведь это на сто процентов моя вина: не могла, видите ли, в одиночку спуститься по лестнице. Если всё же непременно хочешь извиниться, то склони голову перед Майором, который с утра пораньше был вызван по телефону и, проскочив мимо дежурного преподавателя, пришёл на крышу мне на выручку.

— ...Извини, я виноват. Прошу прощения.

Элис даже не обернулась. Она ожесточённо лупила по клавишам. Составленные в два яруса пустые банки из-под «Доктора Пеппера» огораживали кровать надёжной стеной.

Так и знал: она сердится. Почему я так глупо поступил?

Только из-за того, что Элис была рядом и разговаривала со мной, я позволил обрушить на неё свою бурю эмоций. Ну и сопляк же я.

— Разве я не сказала, что извиняться не нужно? — резко бросила Элис через плечо.

— Но ведь это моя вина, что оставил тебя снаружи, а сам ушёл домой. Извини. Больше такого не повторится. В следующий раз, когда пойдём на улицу, я уж точно, я всё время буду...

Чёрные волосы взметнулись вверх — Элис обернулась. Её щёки пылали.

— Д-да ты чисто случайно рядом оказался! Прекрати говорить так, будто я без тебя не могу в своё удовольствие разгуливать по свету!

— А, да, прости.

Я весь съёжился. Впрочем, я и не хотел сказать ничего такого.

— Ты зачем явился? Если есть ещё дело, кроме как насмехаться надо мной, говори немедленно!

Элис вся раскраснелась и, размахивая подушкой, колотила ей по одеялу.

Дело.

Вообще-то, это и было моим делом... Только если честно сказать об этом Элис, она опять разозлится. Как мне подступиться к разговору?

Элис резко от меня отвернулась и снова занялась клавиатурой.

Какое-то время я подбирал слова.

Сработает ли такая изощрённая аргументация?

Я не знал. Оставалось одно — попробовать.

— Мой контракт, он... ещё в силе?

Стук по клавишам стих. Поток чёрных волос понемногу скривился, Элис обратила лицо ко мне. Нахмуренные брови, слегка изогнутые губы.

— Ну разумеется, он истёк. Ведь он был заключён до тех пор, как я установлю истинную картину.

— Но... — облизнув пересохшие губы, я кое-как подавил волнение. — Но ты же сама сказала. Мол, мы не знаем, как всё было на самом деле. А раз так, то...

Это была дурацкая придирка. Думаю, в другое время Элис тут же обдала бы меня залпом красноречивых возражений. Но на этот раз мои слова заставили её замереть на некоторое время.

— А раз так, то я всё ещё твой помощник, верно?

Продолжая смотреть Элис прямо в глаза, я подбирал слова.

— Вот я и пришёл извиниться. Надеюсь и впредь...

Возможно, когда-нибудь Аяка откроет глаза. И расскажет, как всё было на самом деле. До этого дня.

Мои слова прервала пустая банка «Доктора Пеппера», внезапно брошенная Элис. «Дзинь», — раздался дурацкий металлический звук.

— Болван! Вон отсюда.

Сказала Элис, щёки которой слегка порозовели. Это была самая короткая фраза из всех, что я слышал от неё.

Я повесил голову, задержал дыхание, выдохнул и наконец поднялся.

Уже на выходе я вдруг вспомнил. Ах, да. Я ведь на самом деле пришёл не затем, чтобы извиниться, и не затем, чтобы разговаривать о контракте и всём таком прочем. Мне это показалось глупым, и я бессознательно отверг эту идею, но, очевидно, это — именно то, что я должен сказать.

— ...Спасибо. Спасибо тебе за всё.

Обратился я к спине девочки, одетой в пижаму с медведями.

Выйдя за дверь и закрыв её, я посмотрел на табличку.

It's the only NEET thing to do.

Наверняка был и другой, лучший способ. Но ничего не поделаешь. Это было всё, на что способен такой трусливый, глупый, толстокожий и бессердечный сопляк, как я. И если моих возможностей не хватило, то и досадовать смысла нет.

Мне больше незачем сюда приходить.

Такова концовка, которую выбрал я сам. Потому что в жизни человека нет ничего, что можно было бы исправить.

Я спустился по аварийной лестнице и хотел уже выйти на улицу, как вдруг передо мной оказалось смуглое лицо. Это был Тэцу-сэмпай. Я растерялся. Я не показывался здесь полтора месяца и не знал, что следует сказать первым делом. Я даже подумал, а не стоит ли молча проскользнуть сбоку от него и убежать.

Однако Тэцу-сэмпай сказал как ни в чём не бывало:

— О? Да это же Наруми. Ты, как всегда, вовремя.

Позади него, на площадке перед чёрным ходом, нарисовалась целая толпа: Хиро-сан, Майор с моделью оружия через плечо и даже Четвёртый в лиловой рубашке с коротким рукавом.

— Давно не виделись, Наруми-кун. А мы сегодня Тоси навещали. Он в полицейском госпитале лежит, представляешь? Это который в Индабаси, ты бывал там? Нет? Я и сам в первый раз, — затараторил Хиро-сан со своей привычной бодрой улыбкой. — Четвёртый тоже почему-то явился. Не успели мы подумать, что лет пять его не будет, как его уже выпустили. Вот и решили отпраздновать его выход из тюрьмы.

— Не из какой не из тюрьмы, хватит очернять моё имя! Меня всего лишь выпустили из-под стражи.

— Но ведь и из клана никого не арестовали. Это же прекрасно! Раз ты угощаешь, то я без стеснения закажу большую порцию тясю-рамена.

— Эй, погоди-ка, почему это я угощаю? Обычно наоборот делают!

— Ну почему же, в гольфе, когда попадают в лунку с одного удара, то угощают из своего кармана. Это то же самое.

— Ничего не то же самое!

— А, да помолчите вы уже! Нас пятеро, разыграем десять раундов в дайхинмин [2] и решим. Кто останется нищим в конце — тот и угощает.

Тэцу-сэмпай вынул карты из кармана.

Пятеро?

— Наруми, чего ждёшь? Садись давай скорей, — Тэцу-сэмпай, усевшись на ступеньку аварийной лестницы, похлопал рядом с собой. Присевший на бочку Хиро-сан, занявший место на старых покрышках Майор, усевшийся на пивной ящик Четвёртый тоже посмотрели на меня.

— ...Мне... тоже можно?

— Ну конечно, — Хиро-сан похлопал меня по спине.

Не двинувшись с места, я опустил голову. Я закрыл глаза и попытался сдержаться. Что со мной, почему в такой момент слёзы готовы хлынуть из глаз? Похоже, в моём сердце что-то поломалось в тот день. А может быть, это нормально? Оно не поломалось, а...

Тут в кармане завибрировал мобильник.

Я вынул его рукой, словно окоченевшей от холода.

— Для начала вот тебе два служебных приказа.

Сказала Элис. Это точно был голос Элис.

— Приказ номер один. Сменить мелодию входящего звонка на Colorado Bulldog для этого номера.

Рука, державшая мобильник, дрожала. Чтобы слёзы не закапали, мне пришлось поднять голову к безоблачному небу.

— Приказ номер два. У меня закончился «Доктор Пеппер». Пройдёшь улицу, повернёшь направо и увидишь Lawson, купи его там. Один ящик.

— Угу. А, послушай...

Ответил я сквозь слёзы.

— Это не означает, что я тебе простила. Я ведь не злюсь, а значит, и извиняться тебе не за что!

— Угу. Я понимаю.

— В квитанции укажи «офис NEET-детектива», понятно?

Потом связь резко оборвалась. Я утёр распухшие уголки глаз. Повернувшись, я увидел лица четвёрки — улыбающиеся, изумлённые.

— Тогда мне Amino Supli.

— А мне — чёрный кофе от Wonda.

— Мне любой сок, лишь бы 100%.

— Мне улун. Если это будет не Suntory, тебе кранты.

Не успел я и глазом моргнуть, как стал мальчиком на побегушках. Ну и ладно. Пусть я трусливый, глупый, толстокожий и бессердечный сопляк, но даже мне кое-что под силу.

Получив пенделя от Тэцу-сэмпая, я с карманами, набитыми мелочью, побежал в сторону главной улицы.

____________

1. По старинной японской легенде, желание того, кто сложил 1000 бумажных журавликов, будет исполнено. нить с нанизанными на неё журавликами часто дарят тяжело больным людям, желая им скорейшего выздоровления.

2. «дайхинмин», также «дайфуго» — японская карточная игра для трёх и более человек. проигравший зовётся «дайхинмином», то есть нищим.